Серийный любовник

Григорьев откинулся на спинку кресла и невозмутимо заявил:

– А это, собственно, и все, Лев Иванович. Вы все уже пересказали.

– Стоп, как это все? – удивился Лев. – А то, что я просил вас уточнить?

– Я все сделал, Лев Иванович, но… – пожал плечами капитан, – результат пока нулевой. Родственников у Борисовского нет. Жена умерла около двадцати лет назад, детей у них не было, по линии жены никого из родственников в Вологодской области тоже не осталось. У них вся родня, какая была, малодетная. Что касается различных структур социальной помощи, то Борисовский ни в одной из них на учете не состоял, и волонтеров, как и социальных работников никто не направлял. Я даже попросил одного знакомого компьютерщика помочь. Он какую-то там программу запустил в сети, но квартира Борисовского нигде не всплывала как выставленная на продажу, как и ее адрес в переписках риелторов или потенциальных покупателей.

– Все то же самое, – тихо проговорил Крячко. – Причем именно это и настораживает. Только к Борисовскому никто не ходил, но все же человек был… покашливал, а потом старик неожиданно сиганул под машину. Как в тумане у нас все, Лева. Вроде и очертания видны, а никак не разглядишь, что там на самом деле.

– Хорошо, теперь ты, Сергей, – повернулся к Осипову Гуров. – Попробуй еще раз восстановить в памяти свое прибытие на квартиру умершего генерала Бурунова. Все детально.

Капитан Григорьев удивленно посмотрел на матерых полковников, но переспрашивать не стал. Было и так понятно, что он в замешательстве и не видит связи между гибелью этих пенсионеров. Бывший участковый стал рассказывать о случае трехмесячной давности.

– Утро было. Я тогда только приехал в участковый пункт, никого еще не было. Савченко в отделении на утренней «летучке», ребята – кто где… Короче, звонок от дежурного. По такому-то адресу нашли старичка мертвого в квартире. Сходи, говорит, ваш участок, посмотри, что там. «Скорую», мол, вызвали, смерть констатируют. Я пошел. У квартиры пенсионера на лестничной площадке женщины сопли распустили, платками глаза трут. Ну вот, захожу в квартиру…

– С этого момента поточнее, Сережа, – попросил Лев, внимательно слушая рассказ бывшего участкового, хотя уже слышал его однажды. Важно, чтобы Осипов вспомнил еще какие-то детали, упущенные в прошлый раз.

– Да, хорошо, Лев Иванович. Вы просто имейте в виду, что я шел заведомо зафиксировать смерть пенсионера, хронически больного старичка. Я говорю о настрое на простую формальность. Я отметил, что в квартире не было запаха. Ну, знаете, какой бывает в квартирах одиноких стариков, которым сложно убираться, мыться. Тем более человек мог умереть и не вчера, и тело могло уже начать разлагаться. Первое, что мне бросилось в глаза, когда я вошел в комнату, это неестественная поза мужчины.

– Что значит неестественная? – спросил Григорьев, и Гуров одобрительно посмотрел на него.

– Ну, как вам сказать… – Осипов помедлил, подбирая слова, и продолжил: – Умирают в кресле, умирают в кровати. Падают на пол и умирают. Повидал я всяких, кто умер от сердечного приступа или по другим причинам, когда человеку вдруг становится плохо. Это всегда расслабленная поза. Потерял сознание и упал. Все, человек как тряпка. А этот и внешне выглядел крепким стариком, хотя возраст не отнять. Но он был такой напряженный. Перегнулся через подлокотник кресла, даже чуть привстал, и верхняя часть туловища уже почти лежала на столе и с вытянутой рукой. Сантиметров двадцать он не дотянулся до своего лекарства. Это был флакон спрея-нитроглицерина, который под язык надо брызгать во время приступа. Короче, очень напряженная поза. Медики потом говорили, что у него стенокардия была.

– Подожди про медиков, Сережа, – остановил Осипова Гуров. – Следы насилия были?

– Нет, это я первым делом отметил для себя. Ведь для этого меня и вызвали, чтобы удостовериться. Да и через несколько часов после смерти обязательно бы проявились следы сдавливания на горле, если его пытались душить, или следы на конечностях, если его хватали за руки, удерживали или боролись с ним. Этого не было. И других признаков борьбы тоже не было. Ну, там, беспорядка, опрокинутой мебели, сползшей занавески, разбитой посуды. Все чисто, опрятно.

– Прибрали, значит, за собой, – вдруг хмыкнул Крячко.

– Что? – Бывший участковый непонимающе посмотрел на полковника, потом медленно заговорил: – А вот об этом я не подумал. Если никто не видел, как и от чего умер старик, был ли кто у него, то вполне могли и… занавеску поправить, и упавший стул на место поставить.

Еще около часа Осипов пересказывал и описывал все, что видел в квартире, что ему могло показаться и что запомнилось. Почти ничего нового он не вспомнил. Только на полке старинного серванта заметен был след от влажной тряпки.

– Протирал пыль, – подсказал Григорьев.

– Он не протирал мокрой тряпкой. Везде протерто сухой… Я даже видел у него синюю такую тряпочку, специальную… с микрофиброй. Она в выдвижном ящике шкафчика в прихожей лежала. Я машинально выдвинул, посмотрел.

– Вот! – Крячко даже подскочил в своем кресле.