Серое Преосвященство

Иногда во время такого самоанализа ему, конечно, приходило в голову, что в переговорах он прибегал к весьма сомнительным методам. (Современник отца Жозефа сэр Генри Уоттон определил посла как «честного человека, посланного лгать за границей во благо своей страны». В семнадцатом веке посланнику полагалось не только лгать, но и вести шпионаж в стране, где он аккредитован.) Отец Жозеф мог оправдать свою дипломатическую деятельность двояко: во-первых, действовать так ему велел патриотический долг; во-вторых, совершая эти действия, он усерднейшим образом занимался «активным уничтожением своего я» в Боге. Тилли, де Фламель и анонимные испанские авторы памфлетов могли обвинить его в преступном поведении; но они не знали и не могли знать, что все эти действия совершал человек, строго державшийся высшей, всеобъемлющей добродетели, которую святой Франциск Сальский назвал «святым безразличием».

Первое литературное упоминание о «святом безразличии» встречается в «Бхагавадгите», где Кришна заверяет Арджуну в том, что он вправе убивать своих врагов при условии, что не будет вкладывать в это душу. Когда ту же доктрину использовали иллюминаты Пикардии для оправдания беспорядочных сексуальных связей, все благонамеренные люди, включая отца Жозефа, естественно, этому ужасались. Но по какой-то странной причине убийство всегда представлялось более респектабельным, чем прелюбодеяние. Немногих людей шокирует, когда при них Бога называют богом битв; но какой крик поднялся бы, заговори о нем кто-нибудь как о боге борделей! Отец Жозеф провел небольшой крестовый поход против иллюминатов, которые утверждали, что могут ложиться в постель друг с другом в духе святого безразличия; но он не видел совершенно ничего предосудительного в хладнокровном интриганстве, шпионаже и разжигании войны.

Истина, разумеется, состоит в том, что безучастность можно практиковать лишь в отношении действий, сущностно благих или этически нейтральных. Что бы ни говорил Кришна и кто угодно еще, дурные действия несовместимы с уничтожением своего «я». Несовместимы благодаря тому элементарному психологическому факту, что у тех, кто их совершает, они способствуют разрастанию эго. Но «чем больше твари, — сказал Таулер, — тем меньше Бога». Любое деяние, способствующее увеличению отдельного, персонального «я», автоматически уменьшает для деятеля возможность установить контакт с реальностью. Он может очень стараться уничтожить себя в Боге, искать непосредственной близости к Нему, даже когда действует. Но характер его действий неизбежно делает его старания тщетными. Регенсбургская деятельность отца Жозефа в качестве министра иностранных дел при Ришелье была в принципе несовместима с жизнью в Боге, к которой он стремился с молодых лет и которую отчаянно пытался сочетать теперь с государственной политикой. Он мог извинять себе свои самые сомнительные действия, думая, что старается совершать их в состоянии активного уничтожения себя в Боге. Определенную безуспешность своих усилий он приписывал не тому, что деяния его по своему характеру принципиально неуничтожимы в Боге, а собственным несовершенствам — несовершенствам, лекарство от которых — еще больший аскетизм, еще более суровая самодисциплина.

Возвращаясь к самоанализу, он мог обнаружить некое космическое и метафизическое оправдание в мысли, что кажущееся с чисто человеческой точки зрения дурным на самом деле может быть благом. «U faut aimer Dieu vengeur, — говорил он своим монахиням, — aussi bien que Dieu misericordieux»[56]. У Бога мстителя, возможно, были свои резоны желать истребления большого числа жителей Центральной Европы. В самом деле, поскольку историю отец Жозеф считал выражением божественного промысла и поскольку в данный исторический момент большое число жителей Центральной Европы умирало с голоду и подвергалось истреблению, это означало, что Бог мститель

желает их гибели. Следовательно, политика продления войны не является порочной.

Здесь самоотверженное радение о Франции заставляло его забывать слова Евангелий о том, что невозможно не придти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят. Есть очевидная связь между некоторыми нежелательными образами мыслей и действий, с одной стороны, и некоторыми катастрофами, такими, как Тридцатилетняя война, — с другой. Но отсюда отнюдь не следует, что, если в этом смысле войну можно считать волей Божьей, то индивидуум, старающийся продлить войну, исполняет Божью волю.

Так, блуждая в лабиринтах добровольного неведения, отец Жозеф рассуждал с собою каждый вечер и утро, когда стоял на коленях перед распятием. От оправдательных доводов он переходил к размышлению о Страстях Спасителя, чье истерзанное тело висело перед его глазами. А иногда эти размышления, в свою очередь, сменялись вневременным и экстатическим созерцанием Христовых мук — созерцанием на грани транса. Отец Жозеф уносился в то место, которое с ранних детских лет стало приютом его странного духа; он был на Голгофе, у подножия креста, с любимым учеником и святыми женщинами.