Серп и крест. Сергей Булгаков и судьбы русской религиозной философии (1890–1920)

Симбиоз, в котором мировоззрение Булгакова и программа «Союза освобождения» совпадали, усиливая друг друга, начал разрушаться в 1904 году: 27 октября он написал открытое письмо Струве, подписавшись своим обычным псевдонимом Nemo. В этом послании Булгаков сетовал на то, что у Союза отсутствует конкретная программа в отношении тех направлений общественной жизни, которые его напрямую затрагивали, в частности, студенческого движения и идеализма. Струве не понял суть претензии, истолковав письмо как утверждение об отсутствии у Союза какой бы то ни было программы и обвинив Nemo в утрате связи с реальностью[177]

.

Их пути окончательно разошлись весной 1906 года, когда Булгаков представил в редакцию издаваемого Струве журнала «Полярная звезда» (впоследствии «Свобода и культура») небольшую статью под названием «Религия и политика». Хорошо понимая, какова будет реакция издателей на эту его работу, Булгаков писал, что хочет, «пользуясь гостеприимством и широкой терпимостью редакции “Полярной звезды”», выразить свое мнение по поводу вопроса об отношении религии и политики, имеющего важнейшее значение для партийной организации. Булгаков утверждал, что, по большому счету, существуют два пути партийного единения. «В одном случае оно происходит на почве общего мировоззрения, так сказать, на программе-макси – мум или, иначе, основывается на единоверии, не только политическом, но и идеологическом, религиозном». Обе социалистические партии относились к такому типу; они были в равной мере и религиозными сектами, и политическими партиями. К этому типу также относились Католическая партия центра в Германии, христианские социалисты в разных странах, русские старообрядцы и черносотенцы. Второй тип, к которому Булгаков отнес новообразованную конституционно-демократическую партию, основывался на «практическом единогласии, признании очередных исторических требований, формулируемых в программе партии». Единство в партиях такого типа основывалось на согласии в отношении сугубо практических мер и предложений. Религиозные воззрения и идеологические позиции отдельных членов не брались в расчет, отсутствовало подлинное стремление к идеологическому единству. Однако, за отсутствием лучшей альтернативы, Булгаков призывал единомышленников в любом случае оказать поддержку кадетам. В своем собственном видении организационных принципов партии Булгаков основывался на ранней риторике Союза: по его словам, Партия национального единства «должна представлять собой единый духовный организм, иметь общую душу, общую мысль, общую волю, должна представлять собой сверхиндивидуальный коллективный организм»[178]

.

Идея Булгакова отсылает нас к главному спору политически активной интеллигенции накануне первых выборов. Весной 1905 года основной проблемой для лидеров движения стало не свержение самодержавия, а сдерживание и управление «революционными массами». Едва ли можно было допустить, чтобы «народ» осуществил революцию по-своему: его нужно было заставить уважать интеллигенцию и подчиняться ее просвещенному руководству[179]

. Как заслужить преданность народа? Союз раскололся по линиям, соответствующим спектру ответов на этот вопрос.

Вопрос о том, как установить связь с народом, не был новым. Конкретное предложение Булгакова опиралось на модель воспитательной

политики, известной со времен народников середины века. Петр Лавров продвигал идею «критически мыслящих личностей», культурного меньшинства, задача которого заключалась в искуплении грехов привилегированных классов путем улучшения положения масс. Эти люди должны были сказать: «Я сниму с себя ответственность за кровавую цену своего развития, если употреблю это самое развитие на то, чтобы уменьшить зло в настоящем и в будущем»[180]. От этой теоретической формулировки оставалось сделать всего лишь один короткий шаг до ее применения на практике: подчеркивая различие между мыслящей интеллигенцией и массами, народничество выдвинуло классическую модель общественного движения под руководством образованной и подготовленной элиты. «Революционная» энергия народа не имела конкретной направленности; и до, и после отмены крепостного права восстания не преследовали конкретных социальных или политических целей. Представители элиты могли бы наставлять массы и направлять их энергию в нужное русло. Интеллигенция должна была пробудить сознание народа и помочь ему добиться свободы.