Сесиль. Амори. Фернанда

— Я не еду вечером в Париж; полагаю, мое присутствие необходимо здесь.

— Зачем же поступаться делом теперь, когда Морису стало лучше? — спросила г-жа де Бартель. — Вы говорили мне, что обещали вашим коллегам из Палаты приехать на очень важное заседание.

— Ничего, сударыня! — с улыбкой отвечал граф. — Я нарушу свое обещание, тем более что, узнав причину, помешавшую мне присоединиться к ним, думаю, меня простят.

— О сударь! — сказал Леон, поставивший, казалось, перед собой задачу постоянно изводить несчастного пэра Франции, не давая ему ни минуты покоя. — Зачем же лишать коллег ваших неоценимых знаний и опыта, особенно при таких обстоятельствах, когда они могут принести огромную пользу?

— Это подготовительное совещание.

— Государственные дела прежде всего, господин граф; не так ли, баронесса? Черт возьми! С законами шутки плохи.

"Он хочет, чтобы я уехал, — подумал граф, — хорошо".

— О, что касается законов, — вмешалась г-жа де Бартель, — хотите, я скажу вам кое-что? Так вот, я убеждена, что законы создаются сами по себе и что этот закон будет не лучше и не хуже, явившись миру в отсутствие господина де Монжиру.

С этими словами г-жа де Бартель встала, ибо решено было, что кофе они пойдут пить в сад. Каждый последовал ее примеру. Среди всеобщего движения граф де Монжиру улучил момент подойти к Фернанде и сказать ей так, чтобы никто не слышал:

— Вы поняли, что я остаюсь здесь ради вас: мне необходимо поговорить с вами.

Фернанда собиралась ответить, когда радостный крик г-жи де Бартель заставил ее обернуться.

Воспользовавшись отсутствием доктора, на пороге столовой, пошатываясь, появился бледный, облаченный в широкий домашний халат Морис.

Он замер, узнав всех этих людей, собравшихся вместе.

XIII

Кризис, на который надеялся доктор, к счастью, миновал: Морис проспал около трех часов. Во время этого сна, спокойного и безмятежного, от какого больной уже отвык, кровь его прилила от головы к сердцу, и, проснувшись, Морис попытался привести в порядок свои мысли, пока еще неясные и путаные. Но вот воспоминание о Фернанде, словно путеводная нить, указало ему выход из горячечного лабиринта прошлого. Он смутно помнил внезапное появление Фернанды, помнил, как она пела его любимую арию; затем на память ему пришло видение собравшихся вокруг него трех женщин — никакому человеческому воображению не под силу было представить их вместе. Тут, как ему казалось, снова начинался бред, реальность отступала, и на смену ей являлось сновидение: Фернанда, г-жа де Бартель и Клотильда у его изголовья — конечно, то было невозможно.

А между тем никогда еще сон не оставлял в его сознании такого глубокого следа. Фортепьяно все еще было открыто, а голос звучал в его ушах. В воздухе веяло ароматом фиалки, всегда сопутствовавшим Фернанде. Но более всего спокойствие, охватившее все его существо, и неслыханное состояние умиротворения, идущее от сердца, говорили ему о том, что глазам его представало не видение.

Морис протянул было руку к шнурку звонка, чтобы кого-нибудь позвать, но потом подумал, что его, возможно, захотят обмануть: прислуге безусловно дали определенное указание. А кроме того, даже то легкое движение, что он себе позволил, дало ему представление о собственных силах. Ему почудилось — это он счел бы совершенно немыслимым до этого спасительного сна, от которого он только что очнулся, — будто он может держаться на ногах и даже идти. Тогда он попытался встать с постели: сначала ему показалось, что земля уходит у него из-под ног и все вокруг кружится, но вскоре он обрел некоторое равновесие и, хотя был еще очень слаб, понял, что сможет спуститься. Это все, к чему он в данный момент стремился.

Однако кокетливые привычки светского человека одержали верх над его страстным желанием выйти и поспешностью. Морис добрел до туалетной комнаты. Он не видел себя в зеркале с тех пор, как слег, и теперь обнаружил, что страшно изменился, но, несмотря ни на что, его глаза, казавшиеся огромными из-за того, что он так исхудал, стали еще выразительнее. После нескольких взмахов щетки волосы его обрели свойственную им элегантную волнистость; зубы у него всегда были великолепные; даже бледность не лишена была прелести, а главное, привлекательности. Словом, Морис убедился, что ничего не потеряет в глазах Фернанды, если предстанет перед ней в эту минуту.

И тогда с огромным трудом, останавливаясь на каждом шагу, он начал спускаться; его поддерживала мысль, что вот-вот на каком-то повороте коридора или у какой-нибудь двери он встретит Фернанду. Вскоре, добравшись до столовой, он услышал голоса. Тут надежда оставила его. Увы, Фернанда была всего лишь горячечным видением, порождением его бреда. Ну как представить себе Фернанду за одним столом с Клотильдой и г-жой де Бартель? Между тем, прислушавшись, он, казалось, различал ее голос с таким нежным и в то же время звучным тембром. Он подошел поближе: и что же, это действительно был голос Фернанды. Тогда, утратив над собой всякую власть, ни о чем не раздумывая, Морис схватился за дверную ручку и распахнул дверь.