Сесиль. Амори. Фернанда

Услышав крик г-жи де Бартель, Морис ощутил вдруг, что в нем просыпается чувство приличия. Он сразу же заметил Фернанду и вокруг нее немыслимое, по его понятиям, собрание лиц: он узнал свою мать, жену, г-на де Монжиру, г-жу де Нёйи и двух молодых людей. При виде такой картины Морис оробел — что-то вроде тайного смущения, причиной которого явилось беспорядочное состояние его мыслей, парализовало порыв, заставивший его прийти сюда. Словно провинившийся ребенок, он решил заслониться ложью, пытаясь тем самым обмануть самого себя, чтобы получить возможность вернее обмануть других.

— Боже мой! — воскликнула г-жа де Бартель. — Это ты, Морис? Какая неосторожность!

Она первая подбежала к Морису и протянула ему руку.

— Не беспокойтесь, матушка! — сказал больной. — Мне стало лучше, у меня появились силы, я поспал; только вот воздуха не хватает.

Вымолвив эти слова, он взглядом искал ответа в глазах каждого из присутствующих.

Одна из самых чудесных способностей человеческого разума — интуиция, то самое внутреннее чувство, свободное от всяких внешних наслоений, что оказывает на наши страсти магическое действие, тот дар предвидения, проникновения в чужие мысли, который при определенных состояниях, физических и моральных, достигает особых высот, наделяя человека пониманием всего окружающего. А Морис как раз находился в одном из таких состояний. Душа его воскресла в ослабевшей оболочке: очистившись и освободившись от пут материи, она, казалось, воспарила, завладев всем его существом, и царила безраздельно. Со свойственным ей обычно быстрым восприятием глубинных чувств душа Мориса, как бы растворившись, стала частью окружающего мира, проникнув в его тайны.

Так, в глазах своей матери Морис увидел все собранные, так сказать, воедино порывы любви, не имеющей аналогов в ряду человеческих чувств, в глазах жены — доказательство искренней нежности с примесью какой-то взволнованности, в глазах Фернанды — отблеск того небесного сладострастия, что сверкает подобно неповторимым граням бриллианта. Это все, чего он хотел, до других ему не было дела. Зачем ему знать, что творится в завистливой душе г-жи де Нёйи, в холодном сердце графа де Монжиру, в безрассудных головах Фабьена и Леона.

Но так как, по счастью, вокруг не было ни одного незаинтересованного лица и у каждого в тайниках души скрывались собственные эгоистические устремления, опасаться скандального объяснения было нечего, каждый только выигрывал, соблюдая осторожность и сдержанность.

— Ну что ж! — сказал доктор, гораздо менее занятый самим собой, чем остальные, и потому, вполне естественно, первым нарушивший молчание. — Ну что ж! Раз больной чувствует, что ему необходим свежий воздух, предлагаю и нам подышать им. Приглашаю всех в сад, дамы, прошу вас; больной, уже начавший ходить, скоро сможет бегать.

И, взяв Мориса за руку, доктор взглядом успокоил г-жу де Бартель. Клотильда бросилась вперед и распорядилась поставить под листвой акаций и кленов, куда должны были принести кофе, большое кресло для больного. Госпожа де Нёйи не отставала ни на шаг от Фернанды, изводя ее дружескими уверениями вперемежку с вопросами. Трое мужчин следовали за основной группой, то есть за Морисом, его матерью и доктором.

Господин де Монжиру, раздосадованный отсрочкой своего объяснения с Фернандой из-за неожиданного события, решительно высказался против этой прогулки; но где это видано, чтобы врач отменял свои предписания? Это считалось бы признанием собственной ошибки. А как известно, медицина абсолютно непогрешима, по крайней мере так считают сами врачи. Поэтому доктор, конечно, не уступил.

Госпожа де Нёйи пока еще не считала возможным донимать расспросами больного, хотя она успела все-таки сказать несколько слов; однако мысленно она уже готовила ему такой допрос с пристрастием, что Морис, при всей тонкости своего ума, неминуемо должен был угодить в ее сети и оставить там крупицу истины. А уж при помощи таких крупиц г-жа де Нёйи умела восстанавливать всю историю целиком, наподобие Кювье, сумевшего с помощью какого-нибудь фрагмента мамонта или мастодонта реконструировать не только строение мертвого животного, но и целый вымерший вид. А пока, в ожидании этого момента, она не упускала возможности порадоваться втайне переменам, что произошли с ее юным родственником из-за перенесенных страданий, и с лицемерным видом нашла способ в разговоре с бывшей подругой отвести душу, выразив невольное удовлетворение, которое зависть заставляла ее испытывать.

— Бедный Морис! — говорил она. — Если бы я увидела его не здесь, да еще без предупреждения, я с трудом могла бы его узнать. Поверишь ли, дорогая Фернанда, — хотя ты не можешь этого знать, ты ведь не видела его в лучшие времена — поверишь ли, что это был бесподобный кавалер? Вот и полагайся на красоту, Боже мой, всего за три недели или месяц болезнь может так изменить человека!