Сесиль. Амори. Фернанда

"Милая моя девочка, — сказала она, — я тоже заметила, что граф изменился: он печален, он задумчив, он вздыхает. Вы опасаетесь, не болен ли он телом или душой, я тоже этого опасаюсь. Прежде всего произошли разительные перемены в его образе жизни: пристрастия, свойственные ему раньше, теперь не оказывают ни малейшего влияния на его решения. С другой стороны, он забросил все привычные ему развлечения, не занимается больше лошадьми, не ходит в клуб, за вистом рассеян, наконец, можно подумать, будто он избегает нас или испытывает в нашем присутствии неодолимое смущение. Вы ведь не знали его до того как покинули Сен-Дени: это был веселый, любезнейший мужчина. Но успокойтесь, я поговорю с ним и спрошу о причине его грусти, скажу ему, что вы обеспокоены".

"Видите ли, сударыня, — возразила я, — мне кажется, вы не совсем понимаете, что заставило меня задать этот вопрос".

"Что? — удивилась она. — Меры предосторожности, осмотрительность, и это когда хочешь дать понять людям, что проявляешь интерес к ним, заботу об их здоровье и счастье? Полноте, дорогой друг, предоставим осторожничать тем, кто замышляет зло. Предупреждаю вас, во мне нет хитрости, я всегда находила в себе силы идти прямо к цели, говорить обо всем откровенно: правда и есть ловкость чистых сердец. Не тревожьтесь. К тому же ваш опекун знаком со мной с давних пор и прекрасно знает, что от меня трудно что-либо скрыть, точно так же как заставить изменить долгу".

Эти резкие слова должны были, как видно, отвести всякое подозрение. Суровый тон служил обычно для госпожи де Версель средством, чтобы прикрыть свою лесть. В этом отношении она отличалась особой оригинальностью, выделявшей ее изо всех: именно таким образом она маскировала свое лицемерие или, лучше сказать, свое глубокое знание человеческого сердца и поразительную ловкость.

В тот день господин де С. не пришел. И следовательно, я не побывала ни на спектакле, ни в свете; я читала, оставшись у себя, невольно отвлекаясь от чтения и предаваясь глубоким, долгим раздумьям, испытывая при этом время от времени прилив тоски, от которой замирало сердце; так бывает, когда ощущаешь, что над твоей головой нависло неведомое, но вполне реальное несчастье.

Госпожа де Версель ушла куда-то на весь вечер.

На другой день она явилась ко мне с опечаленным видом и с нежной лаской заключила меня в свои объятия, потом усадила рядом с собой.

"Давайте поговорим, дорогая девочка, — сказала она, сжимая мои руки, — мне так много всего надо сказать вам; вчера вечером я объяснилась с графом. Лично я не люблю никаких тайн; я ничего не знала о вашем положении, но он мне все рассказал, теперь я все знаю и… скажу прямо, дорогая крошка, не могу не пожалеть вас и не осудить его. Трудно представить себе большую непоследовательность, чем та, что он допустил, сегодня он сам это чувствует и сознает".

"В чем дело, сударыня?" — с тревогой спросила я.

"Дело в том… что придется мне сказать вам все, так как у него не хватает смелости, но прежде всего не дрожите так. Боже мой! Быть может, все не так безнадежно, как мы думаем".

Я в самом деле дрожала и все больше бледнела.

"Договаривайте, сударыня, договаривайте!" — воскликнула я.

"Вы, конечно, не знаете, милая девочка, — продолжала госпожа де Версель, — что ваш отец, умирая, оставил дела в крайне запутанном состоянии; понадобилось семь лет, миновавших с тех пор как господин граф де С. взял на себя заботу охранять ваши интересы, чтобы привести эти дела в порядок, как говорят деловые люди, и после того как были уплачены долги и все издержки, — словом, закончены все расчеты, стало ясно, что у вас не только нет никаких средств, но ваш отец еще остался должен тридцать тысяч франков".

"Великий Боже! И как же расплатиться с этим долгом? Память моего отца, дворянина старинного рода, полковника Империи, не может оставаться запятнанной. Это будет что-то вроде банкротства, да?"

"О, успокойтесь, — сказала мне госпожа де Версель, — господин граф де С. тоже дворянин старинного рода и полковник Империи, он все заплатил. У вас ничего нет, это верно, но имя вашего отца осталось чистым и незапятнанным".

"Ах, Боже мой! Да благословит его Бог! — воскликнула я, складывая руки. — О! Когда я увижу графа, чтобы броситься к его ногам и поблагодарить его?"

"Да, но при всем том вы остались без средств и без будущего".

"Я давно уже это чувствовала, сударыня", — со вздохом отвечала я.

"Да, но вы забыли, что вам это угрожает, с тех пор как покинули Сен-Дени? Будьте откровенны".

"Увы! Эта правда, сударыня. При моем неведении жизни я вовсе не задумывалась о трудностях, о которых граф ничего не говорил мне".