Сесиль. Амори. Фернанда

В полдень, когда свет струится во всей своей чистоте, я иду в мастерскую; там я беседую сама с собой и провожу время до четырех часов; и почти всегда я бываю настолько глубоко погружена в мечты, принимающие для меня реальные очертания, что приходится напоминать мне об обеде, который ждет меня.

После обеда я выхожу, захватив с собой двадцать франков.

Это моя ежедневная милостыня, Морис, ибо я богата; я раздаю ее то в одной деревне, то в другой, а в ответ получаю молитвы — половину их посылаю Вам и Вашей семье.

Потом наступает вечер, и я возвращаюсь той самой аллеей вязов, причудливые, фантастические формы которых, как я уже говорила Вам, так сильно пугают меня.

По вечерам я читаю.

Воскресный день вносит некоторые изменения в мои привычки.

В одиннадцать часов я выхожу из замка и иду к обедне: ее служат в церкви ближайшей деревни. Эта поздняя служба сопровождается иногда органом, на котором по торжественным случаям я играю.

Кюре предлагал приходить служить обедню в часовне замка, но я не позволила священнику утруждать себя из-за такой несчастной грешницы, как я.

В четыре часа открывается парк, и крестьяне в сопровождении двух музыкантов приходят туда танцевать.

Само собой разумеется, я сама оплачиваю музыку и угощаю пришедших прохладительными напитками.

А теперь, Морис, после того как я описала место, где живу, и рассказала о жизни, которую веду, Вы знаете и то и другое не хуже меня.

Только прибавьте к этому вечное пожелание: на нем сосредоточены все мои помыслы и им я заканчиваю и утреннюю, и вечернюю свою молитву — то самое, каким я хочу закончить это длинное письмо: Морис, будьте счастливы.

Ваша Фернанда".

XXVII

Минуло три года с тех пор, как произошли описанные нами события.

Каждый прошедший день был для Фернанды похож на другой, и, к великому удивлению ее нотариуса, не прерывавшего с ней переписку, она так и не появилась вновь в Париже и, казалось, была расположена жить до скончания срока, отведенного ей в этом мире Господом Богом, в соответствии с планом, изложенным ею в день отъезда. За эти три года ни разу не случалось ничего такого, что внесло бы хоть какое-то разнообразие в существование, которое она вела в старом замке. И вот однажды, вернувшись в воскресенье от обедни, она увидела своего управляющего, ожидавшего ее у двери с явно озабоченным видом.

— В чем дело, мой славный Жак, — сказала она ему, — что случилось, почему у вас такой испуганный вид?

— Дело в том, сударыня, — ответил старый крестьянин, — что за время вашего отсутствия произошло что-то странное.

— Что же произошло, мой друг? — с улыбкой спросила Фернанда.

— Я мог бы ничего не говорить вам, и все бы так и осталось, — отвечал Жак, — но, если я плохо поступил, лучше уж сразу отругайте меня, чтобы совесть у меня, по крайней мере, была спокойна.

— Ах, Боже мой! Вы меня просто пугаете, — сказала Фернанда ласково, подозревая, что речь идет всего-навсего о каком-нибудь нарушении установленного ею в доме порядка.

— О! Ничего страшного в этом нет, потому что это был вполне порядочный молодой человек, друг господ де Савене, ваших соседей.

— Ну хорошо, дальше, Жак.