Сесиль Родс и его время

Пожалуй, даже странно, как это впали в такое легковерие и редакторы и рецензенты. Автором книги был, конечно, тот, кто назвался издателем, — Эрих Шеурман И хотя этот немецкий писатель одно время жил на Самоа и, вероятно, действительно беседовал с местными вождями, и по стилю, и по смыслу «речей» видно, что они вышли из-под пера европейца.

Прием этот — выдать плоды своих размышлений за наблюдения и рассуждения простодушного туземца, мудрого своей наивностью, — использовался европейскими поэтами, писателями, философами очень широко. Достаточно вспомнить вольтеровского «Простодушного» или «Гражданина мира» Оливера Голдсмита. Не Монтескье ли положил начало этой традиции своими «Персидскими письмами»?

Во времена Родса и Лобенгулы, как раз на рубеже восьмидесятых и девяностых годов, Анатоль Франс придумал своего араба Джебер-бен-Хамса и заставил его подшучивать над французами:

«У западных народов, главным образом у французов, существует обычай устраивать „балы“. Обычай этот заключается в следующем. Одев своих жен и дочерей как можно соблазнительней, обнажив им руки и плечи, надушив их волосы и одежду, посыпав мелкой пудрой кожу, украсив цветами и драгоценностями и научив их улыбаться, даже тогда, когда им улыбаться совсем не хочется, европейцы приезжают с ними в просторные, жарко натопленные залы, освещенные таким количеством свечей, сколько звезд на небе, устланные пушистыми коврами, уютно уставленные глубокими креслами с мягкими подушками. Гости пьют хмельные напитки, шутят, пляшут с женщинами, быстро кружатся с ними в танцах, на которых я сам не раз присутствовал. Затем наступает минута, когда все с неистовой яростью удовлетворяют свои вожделения, потушив на время свечи или удобно развесив для этого ковры. Таким образом, каждый наслаждается с той, которая ему нравится, или же с той, которая ему предназначена. Я утверждаю, что все происходит именно так, — не потому, что я бывал свидетелем этого, мой спутник всегда уводил меня прочь до начала оргии, но было бы нелепо и противно вероятности думать, что вечер, подготовленный таким образом, заканчивался бы иначе».[67]

Но разве тем только привлекателен был подобный литературный прием, что позволял писателю-европейцу покритиковать свое общество, своих соотечественников и современников?

Ведь взглянуть на свой мир новым, свежим взглядом, как бы впервые, скажем, так, как видели его послы Лобенгулы, — это значит оценить его по-иному, не изнутри, а извне. Увидеть все ценности иными глазами, по-иному определить место своего общества в большой общечеловеческой истории. И хоть немного разобраться, из каких же других обществ эта история состояла и состоит, попытаться понять, каковы же эти «туземцы» — те, от чьего лица ведется рассказ, реконструировать модель их мышления, их видения мира.

Разве не интересна в этом смысле попытка московского писателя Якова Михайловича Света? В повести «Одиссея поневоле» он воссоздал картину путешествия в Европу переводчика Колумба, индейца, которому испанцы дали имя Диего.

Но почему же только писатели? Почему не возьмутся за эту тему ученые, если она столь плодотворна?

Ученую Европу еще совсем недавно весьма мало заботило, что думают о ней какие-то там африканцы. Теперь это уже не так. В наши дни ученые — историки, психологи, этнографы начинают всерьез изучать историю становления представлений народов друг о друге.

«Какими они видят нас. Изображение белых в искусстве цветных народов» — под таким заголовком была выпущена книга в Лейпциге в 1972 году. А в Париже в 1976-м вышла книга «Черные и белые. Их образ в устной африканской народной литературе». Таких исследований становится все больше.