Сестры Марч

Впервые за много месяцев камин в комнате был холодным, а место Джо пустым. Но на расцветшей ветке перед окном распевала птичка, на подоконнике стоял букетик ландышей, и весенний луч озарял неподвижное лицо на подушке – уже не омраченное страданием, совершенно спокойное, так что все, кто пришел проститься, мысленно поблагодарили Бога за то, что Бет отстрадала свое и ей теперь, наконец, хорошо.

Глава XVIII

Наука забывать

Уроки Эми пошли во благо юному Лоренсу, хотя признал он это не сразу. «Венцы творения» не желают считаться с советами слабого пола, пока не убедятся в их правильности, а потом заявляют, что именно так они и хотели поступить. Если, действуя согласно совету, они чего-то добиваются, то иногда признают за «скудельным сосудом» какую-то часть заслуг, зато при неудаче возлагают на женщину всю вину целиком.

Возвратись к дедушке, Тедди целый месяц был столь почтительно любезен, что старик, приписав это благотворному влиянию Ниццы, предложил ему туда вернуться. Порой Лори самого начинало неодолимо тянуть в Ниццу, но там была Эми, а возобновить отношения с ней ему мешала гордость. То и дело всплывали в памяти ее слова: «Я тебя презираю» и «Почему бы тебе не совершить что-нибудь, чтобы завоевать любовь Джо?»

Положим, она была права в том, что он себялюбец и лентяй, но когда человек страдает – разве нельзя до поры прощать ему многое? Теперь ему начинало казаться, что былое чувство уже окончательно умерло, и хотя оплакивать его придется, быть может, всю жизнь, пора бы уже снять траурные одежды. Джо никогда его не полюбит, это ясно. Но он может заставить ее относиться к нему с уважением и восхищением. Эми не сказала ему в Ницце ничего такого, до чего он не додумался прежде сам. Похоронив свою мечту, он скроет от мира свое разбитое сердце, уйдя в работу.

Гете умел и муки, и радости превращать в поэзию. А он, Лори, мог бы облечь драму своей любви в музыкальные звуки. Он сочинит реквием! Пусть этот реквием терзает сердце Джо и трогает тысячи других сердец. И как только дедушка заметил, что внуком вновь овладевает смятение, и стал в очередной раз спроваживать его в путь, Лори отправился в Вену, где с помощью друзей-музыкантов решил начать совершенствоваться в композиции. Но то ли горе было слишком тяжким, чтобы удалось воплотить его в звуках, то ли музыка – слишком воздушна, чтобы нести груз его душевных мук, – но только Лори понял, что реквием ему пока не по силам. Ему не работалось. Вместо скорбных песнопений он слышал в своем сознании бодрые танцевальные мелодии, живо напоминающие рождественский бал в Ницце и резвого толстяка француза – какой уж тут реквием!

Может быть, опера? Конечно! Можно наделить героиню некоторыми чертами Джо… Он обращался к памяти за любовными воспоминаниями, но память, как нарочно, рисовала характер возлюбленной почему-то из одних недостатков и причуд, а ее саму – в самых неромантических видах: то Джо занималась уборкой, то выглядывала из окна в своем писательском колпаке, то колотила его диванным валиком. Нет, эта чудачка совсем не годилась в оперные героини.

Тогда Лори попытался выискать желанный образ в недрах своей фантазии. Ему предстало золотоволосое создание среди чудного сплетения павлинов, роз, белых лошадок и голубых лент. Он еще не придумал имени своей возлюбленной, но уже горячо любил ее и шел рука об руку с ней через бесчисленные испытания, которых не выдержала бы, наверно, ни одна смертная женщина.

Какое-то время он работал с увлечением, но почему-то быстро охладел и предпочел подолгу сидеть в одиночестве или бродить по веселым улочкам Вены в поисках сюжетов и стремясь проветрить голову, в которой этой зимой творилось что-то непонятное. Но, работая меньше, он много думал и все больше ощущал, что в нем происходит какая-то разительная перемена. «Надо подождать, пока снизойдет вдохновение, как только оно явится, я сразу успокоюсь», – говорил он себе, но в глубине души подозревал, что тут замешаны не божества и музы, а что-то более земное. Долго еще Лори вынашивал мысли о великих музыкальных творениях, пока однажды не осознал простое и ясное: никакой он не музыкант, а всего лишь любитель-дилетант.

Вернувшись из Королевского театра, где давали одну из опер Моцарта, он сразу сел за инструмент сыграть две-три темы из собственной оперы. А несколько минут спустя под пристальными взглядами Баха, Мендельсона и Бетховена – мраморных бюстов на каминной полке – он уже рвал на мелкие части нотные листы, мысленно говоря себе со всей беспощадностью: «Эми права. Способности – это еще не талант. Вена развеяла все мои иллюзии, как Рим развеял ее. Довольно обманывать самого себя. Но что же тогда мне делать?»