Сеть Алисы

— Герр Роцелэр пришлет своих людей. — Борделон посмотрел в окно. — Они прибудут примерно через полчаса. Я решил, надо тебя слегка почистить. Некоторые молодые офицеры болезненно реагируют на увечье женщин. Даже английских шпионок.

Облегчение накрыло, точно лавина. Фрицы ее заберут. Значит, она не умрет в этой комнате, но окажется в немецкой тюрьме. Возможно, все кончится расстрелом, но уже то хорошо, что рядом не будет Борделона. Он прекратил пытки. Сдался.

Я выстояла, — оцепенело думала Эва. — Вытерпела.

Она представила улыбку Лили. Может быть, в тюрьме они свидятся. С ней и Виолеттой. Втроем они выдержат что угодно. Даже расстрел.

— Кланяйся от меня своей подруге, если вдруг окажетесь в соседних камерах. — Рене будто читал ее мысли. — Твоя Луиза де Беттиньи выглядит незаурядной женщиной. Жаль, что мы не встретились. — Он опять прихлебнул чай. Солнечный луч падал на его тщательно расчесанные волосы и гладко выбритый подбородок. — Ты удивлена? Но ты же сама о ней рассказала.

— Я не с-ск-к… — Эва пыталась совладать с непослушными губами. — Я не с-сказала н-н-н… — Ничего — такое короткое слово никак не поддавалось. Язык омертвел.

— Луиза де Беттиньи, она же Алиса Дюбуа, она же еще бог знает кто. Ты перечислила все ее имена. Комендант Хоффман будет чрезвычайно рад узнать, кого содержат в немецком застенке. Главаря шпионской сети. Невероятно, что им оказалась женщина.

— Я не сказала н-н-н… — Эва сделала новую попытку, но столь важное слово опять не получилось.

Я не сказала ничего, — проговорила она мысленно. Еще никогда ей не было так страшно; обуявший ее ужас уподобился нависшей горе, готовой расплющить ее в лепешку. Я не сказала ничего.

И тут вспомнились странные видения, оживший бюст Бодлера…

Рене покивал, наблюдая, как меняется ее лицо. Прежде оно было маской, а теперь превратилось в открытую книгу, передавшую все ее мысли и чувства.

— В одном ты была права — в твоих словах я не мог отличить правду от лжи. Однако добрая порция опия… — Борделон погонял чай в чашке. — …порождает причудливые картины. И подавляет волю. Этой ночью ты увидела нечто невообразимое и наконец-то стала весьма покладистой.

— Я не сказала н-н-н… — Эва уподобилась заезженной пластинке.

— Ошиб-б-баешься, дорогуша. Ты трещала как сорока. И выдала свою подружку Луизу, за что я тебе весьма признателен. — Борделон отсалютовал чашкой. — Вместе с немцами.

Выдала. Слово взорвалось в голове. Выдала. Нет, она не предала бы Лили.

Но он знает ее имя. От кого еще он мог его узнать?

Нет.

Предательница.

Нет…

— Ей-богу, — буднично продолжил Рене, словно не замечая молчания Эвы, — догадайся я сразу, что опий сделает тебя сговорчивой, руки твои были бы целы, а комната моя не провоняла бы дерьмом. Не уверен, что удастся отчистить ковер. — Рот его разъехался в кривой недоброй ухмылке. — Хотя испорченный ковер — невысокая цена за удовольствие искалечить тебя, Маргарита. То бишь Эва. По-моему, оба эти имени тебе не подходят.

Лили у стены, на глазах ее повязка, команда «Целься!»…

Предательница. Предательница. Эвелин Гардинер, ты жалкое ничтожество.

— Для тебя есть имя лучше. — Борделон отставил чашку, шагнул к креслу и прижался щекой к щеке Эвы, обдав ее запахом дорого одеколона. — Милашка Иуда.

Бросок Эвы был не хуже змеиного. Хоть привязанная к креслу, она сумела зубами вцепиться в нижнюю губу своего врага, почувствовав медный вкус его крови, горчившей, как ее собственное злосчастье. Эва стиснула зубы крепче. Борделон завопил и, ухватив ее за волосы, попытался оторвать от себя. Шпионка и ее источник, пленница и захватчик, предательница и коллаборационист слились в последнем кровавом поцелуе. Наконец Рене вырвался. Кресло опрокинулось, Эва ударилась головой об пол, перед глазами ее заплясали разноцветные звезды.

— Сука подзаборная! — Подбородок Рене был в крови, глаза горели бешенством, голос утратил самодовольный покой начисто. — Манда английская! Дешевка! Проблядь!

Витиеватую речь его сменил поток отборных ругательств. Окровавленный рот придавал Борделону сходство с людоедом, кем он, в сущности, и был. Ради выгоды он уже давно пожирал сердца и души. Сейчас он смахивал на прожорливую тварь из кошмарных видений. Но Эва не ощутила даже крохотной радости от этой победы. Ее сломили. С хрустом громче, чем издавали раздробленные фаланги. Она рыдала на полу, но никаких слез не хватит, чтобы смыть ее ужасный позор. Она и впрямь Иуда. Человека, дороже которого никого нет на свете, выдала своему злейшему врагу.

Я хочу умереть

, — думала Эва. Рене стих и, прижав салфетку ко рту, отошел к окну. Хочу умереть.

Мысль эта не отступала, слезы текли. Потом пришли немцы. Отвязали Эву от кресла и выволокли из комнаты.

Глава тридцать первая 

Чарли

Май 1947

— Господи Иисусе, — тихо сказал Финн.

Завороженная рассказом, я не заметила, как он вошел в номер.