Сети сатаны

Единственное, что помогало юноше не думать о Саломе, это занятия с Арчибальдом. Теперь во время переездов они подолгу просиживали в повозке. Арчибальд раздобыл для Иоганна шиферную дощечку с куском мела и счетную линейку, при помощи которой объяснял правила сложных вычислений. Из семи искусств Иоганну ближе всего была риторика, которую преподавали еще Аристотель и Сократ. Они часто упражнялись в последовательности тез и антитез, и Арчибальду доставляло огромное удовольствие опровергать аргументы ученика.

– Сократ сравнивал философа со знахарками, – произнес он однажды, когда Иоганн в очередной раз признал свое поражение. – Он лишь помогает мысли зародиться, но извлечь и явить ее миру ты должен сам.

Иоганн тихо простонал.

– Столько премудростей! Просто удивительно, почему нет такого места, где бы все эти знания сохранялись и были доступны каждому, а не только избранным. Монастыри только копят знания, а чтобы обучаться в университете, нужна прорва денег.

Арчибальд склонил голову набок.

– Времена меняются. В моем родном городе, в Гамбурге, есть публичная библиотека. Она огромна, и любой может пойти туда и почитать любую книгу, какая там есть.

– Хотелось бы мне когда-нибудь побывать там, – произнес Иоганн. – И в Гейдельберге, в Праге и Вене, во всех великих университетах…

Арчибальд с этих пор пил гораздо меньше, хотя спать по-прежнему ложился во хмелю. Занятия с Иоганном будто омолодили его. При этом он постоянно пытался разузнать что-нибудь о Тонио дель Моравиа. Но юноша почти не рассказывал о своем бывшем наставнике. Во-первых, потому, что и сам толком его не знал, а во-вторых – его преследовало странное чувство, что Тонио мог каким-то образом услышать их, если б они заговорили о нем. Казалось, одного лишь упоминания было достаточно, чтобы он возник перед ними из воздуха или его вороны кружили где-то над ними и докладывали хозяину…

Так незаметно прошел сентябрь; в октябре теплых, погожих дней было уже не так много. Погода все чаще стояла дождливая и пасмурная, и солнце все реже пробивалось сквозь тучи. На побережье часто бывали штормы, с моря наползали туманы и тянуло сыростью. И все-таки здесь было куда теплее, чем в эту же пору в Книтлингене. Когда повозка катила вдоль виноградников, увешанных тяжелыми гроздьями, Иоганн с тоской вспоминал, как они все вместе собирали виноград и потом пели песни, как задорно смеялись девушки в его родном городе…

В ноябре они наконец-то решили, что пришло время отправляться в Венецию. Долгое время они разъезжали по землям этой богатейшей республики, что раскинулась по всему северо-восточному побережью и даже имела колонии по берегам Адриатического моря и на крупных островах вроде Крита, но в самом городе пока не бывали.

Петеру очень хотелось в последний раз взглянуть на Венецию, прекрасную и неповторимую, или Serenissima, как еще ее называли – сиятельнейшая. Но было ясно, что желанию его не суждено сбыться. Последние две недели он только лежал в повозке и смотрел в потолок. Все чаще приходилось поить его маком, и порции увеличивались с каждым днем. Скрипка висела рядом на крючке, тихо покачиваясь во время движения. Петер уже давно к ней не прикасался.

В городе Тревизо, всего в двадцати милях от Венеции, они дали последнее представление. Посреди ночи Иоганн услышал слабый стон, доносящийся из повозки. Кто-то тихо звал его по имени.

Это был Петер.

Осторожно, чтобы не разбудить Саломе, юноша выскользнул из-под одеяла и забрался в повозку. Внутри горела сальная свечка, так что можно было видеть изможденное лицо музыканта. Петер, когда-то гордый и сильный, теперь воплощал собою смерть. По лицу его скользнула печальная улыбка, но Иоганну она показалась мертвым оскалом. Огненно-рыжие волосы мокрой соломой липли ко лбу.

– Конец мой… близок, – прохрипел Петер. – Я чувствую.

– Позвать остальных? – Юноша сжал его руку, иссохшую и костлявую.

Петер едва заметно мотнул головой.

– Не хочу… не хочу, чтобы они видели меня таким. Я лишь… хотел поговорить с тобой.

– Со мной? Но о чем?

Но Петер не дал ему закончить. Должно быть, он чувствовал, что времени осталось не так много.

– Иоганн, прошу тебя, скажи… – Петер сделал паузу; разговор стоил ему видимых усилий. – В тот день, когда мы прошли перевал и ты читал по моей ладони… что-то сильно тебя напугало. Это… потому, что ты увидел мою смерть, верно? Скажи мне…

Иоганн помедлил в нерешительности, а потом кивнул. Какой смысл лгать умирающему?

Петер удовлетворенно кивнул.

– Я… так я и думал. Черт бы побрал вас, хиромантов! – Он издал странный звук, и не сразу юноша понял, что это смех. – С самого начала я тебе не доверял. Что-то таится в тебе, нечто темное, и оно не ведает покоя… Как будто… сам дьявол коснулся тебя.

Иоганн не ответил, и Петер продолжал мечтательным голосом, глядя в потолок, словно там проносилась его прежняя жизнь.