Севастополист

«Да, – ответила Фе. – Это было великолепно».

Я вдруг почувствовал ее – объяснить это было трудно, но я словно увидел ее рядом с собой, ощутил тепло и спокойствие, которые она источала. Каждая буква ее сообщения улыбалась мне, заставляя улыбнуться и меня.

Иногда лучше не отвечать, решил я и бережно положил вотзефак в угол комнатки. Затем встал по центру, скрестил пальцы и вытянул руки вверх, дотронувшись обеими ладонями до белого потолка. И вдруг надо мной зажглись желтые лампочки: одна, вторая, третья, – это случилось так быстро, что я и не заметил, как они взяли в кольцо идеально ровной световой окружности мои ладони. А едва я осознал, что произошло, на меня мощным напором хлынула вода.

Я успел только что-то вскрикнуть – нечленораздельное или ругательное, да это и не важно – и вдруг понял, как это приятно. Мое исстрадавшееся уставшее тело наслаждалось каждой капелькой теплой воды, словно все его клеточки молили об этом, и вот наконец их мольбы были услышаны, решил я: ведь грязь действительно меня беспокоила, и я задумывался о том, чтобы помыться, едва покинул социальный лифт. Я даже застонал от удовольствия и рассмеялся: ну стоило ли так бояться, дурачок, ведь можно было догадаться, что здесь моются. Просто моются, Фи! «Какой же ты стал мнительный», – укорил я самого себя.

И тут посмотрел вниз: на белом полу зажглись такие же яркие лампочки, взявшие в круг мои ноги. Вода, ударяясь об пол, достигала пределов круга и исчезала, словно капли растворялись на полу или даже в самом воздухе. Это казалось невероятным, и я замер, стараясь найти объяснение, как и подобает севастопольцу, простому человеку, но то, что случилось потом, заставило меня забыть даже о круге.

То, что случилось потом, было чудом.

Вода вдруг приобрела нежно-розовый цвет, и из обеих окружностей – верхней и нижней – хлынул пар. Я даже успел испугаться, подумав, что на меня полилась кипящая вода, но довольно быстро понял, что это не так. Дым клубился вокруг, обволакивал, скрывая стены помещения, будто пеленал меня, как ребенка, заматывал в розовый кокон. Я почувствовал, как дует теплый воздух, словно оказался на Левом море, прикрыл глаза и ощутил прикосновение. Это было так неожиданно, но совсем не страшно, словно я этого и ждал, словно за этим… нет, не только оказался здесь – за этим появился в мире.

Я открыл глаза и увидел Фе. Вернее, это была не совсем она, скорее, ее приглушенный силуэт, словно бы настоящая Фе укрылась несколькими полупрозрачными тканями. Все вокруг оказалось размыто, и невозможно было понять – то ли передо мной нечеткий силуэт девушки, то ли я вообще утратил нормальное зрение. Но мне совсем не было страшно, я чувствовал блаженство от ее прикосновений, я наслаждался ею, столь внезапно, вопреки всему, что я знал о жизни, возникшей передо мной. Я знал, что это не она, что ее нет здесь – я не сомневался в этом. Но тактильные ощущения были так прекрасны, что мне совсем не нужно было визуальных. Я прежде не чувствовал в себе такого прилива желания, возможностей, сил – и чуть не сошел с ума, сдерживая себя от того, чтобы наброситься на этот силуэт в порыве страсти. И в тот момент, когда, как мне казалось, готов был потерять рассудок окончательно, я вдруг увидел пятно на стене, а в нем…

В нем я увидел свое спасение. Заставил себя не смотреть на силуэт Фе и едва отвернулся от видения, как оно начало слабеть, растворяться в розовом воздухе. Только тогда я понял, что стою совершенно сухой и голый и сверху давно не льется вода. Я приклеил взгляд к пятну и подался вперед, разглядывая его. Это оказалась круглая наклейка – а может, и не наклейка вовсе, может, это изображение проступило прямо на поверхности стены, таким же неведомым образом, как происходило все остальное в Башне. В тонком красном круге я увидел изображение голого человека. У него не было лица, глаз, волос – было вообще непонятно, мужчина это или женщина. Человек согнулся в полупоклоне и обнимал сам себя. Помню, я подумал: только этого мне не хватало, ну что, в конце концов, за хрень? И красное кольцо вокруг рисованного человека – это ведь оказалось не кольцо вовсе, а надпись мелкими буквами. Я наклонился, чтобы суметь разобрать их.

«Прекрасный душ и я», – прочитал я вслух, по слогам, и хмыкнул. Ну да, то, что душ, я понял. Но в Башне все имело название – а значит, это было важно. Зачем? Это я вряд ли смог бы понять. У нас в Севастополе душ был простым: мама с папой заливали воду в большую канистру, та висела над головой, я вынимал затычку, и холодная вода лилась на голову, только успевай помыться. А зазеваешься – все, нет воды, так и стой в мыле.

Но в этом душе не было ни мыла, ни воды. Здесь были только чувства, что накатывали на меня волнами. Это была не Фе рядом со мной, и меня рядом с ней тоже не было. Но это были мои чувства, неотделимые от меня – и даже от настоящей Фе. Именно они и были душем.