Север и Юг. Великая сага. Книга 1

После этого он коротко козырнул и, повернув лошадь влево, поскакал вдоль строя. Из-под копыт взметнулись комья грязи, забрызгав золотую вышивку на левом обшлаге Бента.

Глава 49

Ланцманы провели в гарнизоне одну ночь, а на следующий день отправились домой в сопровождении охраны. Бент снова маялся от дизентерии и почти не выходил. Чарльз плохо разбирался в медицине, но предполагал, что обострению болезни капитана поспособствовала недавняя нервная встряска.

Приказом из Главного штаба в Вашингтоне Чарльз и капитан были отмечены благодарностями за спасение семьи Ланцман. Лафайет О’Делл также получил благодарность, посмертно. Тело лейтенанта так и не нашли.

Бент попросил отпуск по болезни и уехал в Сан-Антонио, поэтому письма семьям О’Делла и трех других погибших на ферме солдат пришлось писать Чарльзу. У него совсем не было опыта в подобных делах, и он с трудом подбирал нужные слова, но все же сделал эту тяжелую работу за один вечер.

Когда Чарльз дописал последнее письмо, он окончательно понял для себя то, о чем и так уже смутно догадывался. Теперь он точно знал, что эти несколько дней совершенно изменили его и он никогда уже не будет прежним.

О, разумеется, внешне он оставался все таким же жизнерадостным и даже улыбался больше обычного, но за маской веселости скрывались глубокие внутренние перемены, которые произошли с ним после всего того, что ему пришлось увидеть и пережить. Его вест-пойнтовское прошлое теперь казалось ему милым, но ужасно далеким воспоминанием. Романтически настроенный юноша, который вышел из стен Академии, отныне превратился в солдата, закаленного в настоящем бою.

Мальчик умер, и на его место, возродившись, как птица феникс, пришел мужчина.

* * *

– Я слышал, утром почту привезли, – сказал Чарльз, заходя в дежурку на четвертый день после их возвращения.

– Да, сэр, – ответил рядовой. – Это для вас. – Он протянул Чарльзу три связанных бечевкой письма и добавил: – Мешок пролежал на складе в Сан-Антонио полтора месяца.

– Почему? – ворчливо спросил Чарльз, разрывая бечевку; письмо, лежащее сверху, было в полдюйма толщиной, и на всех трех конвертах он узнал почерк Орри.

– Не могу знать, сэр. Наверное, в армии всегда так.

– В техасских частях уж точно.

Чарльз вышел на улицу и направился к себе, на ходу распечатывая пухлый конверт с проставленной на нем апрельской датой.

Когда я увидел, что ты спрашиваешь меня о своем командире, то решил не откладывая написать тебе. Признаюсь, ты меня очень напугал. Если это тот самый Елкана Бент, которого я знаю по Академии и Мексике, то должен тебя предостеречь: ты в гораздо большей опасности, чем даже можешь себе представить…

Чарльз резко остановился, застыв посреди пыльного плаца. Несмотря на жаркое утро, он почувствовал, как его знобит.

Позволь мне пролить свет на то, что я имею в виду, хотя ты и сам наверняка уже понял из общения с этим джентльменом, что никаких разумных объяснений его поведению найти просто невозможно. Так было и с нами, когда мы с Джорджем Хазардом имели несчастье впервые с ним столкнуться…

Чарльз торопливо сложил листки бумаги и, быстро оглядевшись по сторонам, пошел в казарму. Уже у себя он снова развернул письмо и сел читать густо исписанные страницы, на которых разворачивалась дикая и причудливая история о том, как два кадета Вест-Пойнта ни с того ни с сего навлекли на себя лютую ненависть третьего. Дочитав, Чарльз опустил листки на колени и уставился на яркий прямоугольник солнечного света за окном. Орри написал истинную правду: невозможно постичь, как человек может испытывать такую безудержную, исступленную ненависть, которая не угасает столько лет и готова отравить жизнь всем другим членам семей тех, кого он ненавидит. И все же последние недели доказывали это с ужасающей ясностью.

Немного погодя Чарльз еще раз перечитал письмо, обращая особое внимание на рассказ Орри о мексиканских событиях, и ужас от того, что он узнал, не только не уменьшился, но и, наоборот, усилился.

Конечно, Чарльз был благодарен кузену за предостережение и все же, как ни странно, предпочел бы остаться в неведении. Человек, который взращивал свою ненависть больше пятнадцати лет, был, без сомнения, безумен, и мера его безумия не поддавалась описанию. Все это породило в душе Чарльза беспредельный, почти животный ужас, который он, к своему стыду, совершенно не мог побороть.

* * *