Сезон охоты на кротов

— Сосновский плетет, что «Аллюр-строй» и «Сегмент-монтаж» обанкрочены из-за меня. Мало ли кому он об этом еще наплел и в каких криминальных схемах участвовал Юрьев. Ты его знаешь, Жека… Там может быть все, что угодно.

Безопасник помолчал:

— Да. может, ты и прав. К тому же у федералов возможностей все равно больше, чем у нас.

Глава 18. Попытка

Москва, вечер пятницы

Обухов вернулся в столицу к вечеру.

Зайдя в квартиру, обратил внимание на тонкий аромат поджаренной курицы. Сглотнул слюну.

— Ох, соседи сегодня расстарались, — пробормотал, направляясь из коридора сразу в кухню. Он замер на пороге — на столе в глубоком блюде его ждала приготовленная в «рукаве» курица. Рядом с ней лежала записка: «Не дождалась тебя. Приятного аппетита, оставь мне кусочек — готовила по новому рецепту. Влада».

— Блин, — Гаврила мучился между чувством голода, желанием набрать номер бывшей жены и выбросить чертову птицу в мусорное ведро. — Эта женщина меня в могилу сведет…

Он бросил записку на стол, сел и вперил голодный взгляд в румяные бока курицы. Он чувствовал, как удавка на шее затягивается, как разрастается в груди раздражение.

Влада позвонила сама.

— Приехал? — поинтересовалась почти равнодушно.

— Это что вообще? — хмуро поинтересовался.

— Ты об ужине? — Влада задумчиво отозвалась: — Я решила воспользоваться старинной мудростью — путь к сердцу мужчины лежит через его желудок.

— А зачем тебе путь к моему сердцу? — Обухов отвернулся от приготовленного блюда, чтобы ненароком голод не сыграл с ним дурную шутку и желудок громко не проурчал в трубку.

Влада вздохнула:

— Я так и знала, что ты обидишься.

Гаврила встал, подошел к окну, приоткрыл форточку, впустив в квартиру шелест шин по мокрому асфальту.

— С чего ты взяла?

— Ты всегда ворчишь, если обиделся…

— А я не ворчу.

Женщина снова вздохнула, но спорить не стала.

— Ладно, — пробормотала примирительно. — Скажи хоть, вкусно получилось или нет. Я с розмарином делала, помнится, ты его любишь…

Обухов посмотрел на сое отражение в стекле — немолодой, потрепанный жизнью мужик, с острым, чуть раздраженным сейчас взглядом, небритый и помятый.

— Влада, что происходит? — Он отвернулся от окна, присев на подоконник. — То ты приезжаешь на работу, то домой, то задаешь странные вопросы, пытаясь выяснить, из-за чего мы все-таки разошлись… Теперь вот курица эта… — Влада молчала, он слышал ее ровное дыхание. Откашлялся: — Ты зачем все усложняешь, я ведь предложил — давай начнем все с начала.

— Я так не могу. Не хочу… Не хочу, чтобы снова… пришлось уходить, — она всхлипнула. Не могла же она признаться, что скучает, что то и дело ловит себя на внутренних диалогах с бывшим мужем, что обращается к нему в пустоте своей квартиры и покупает его любимый сладкий йогурт с персиком, хотя сама терпеть его не может.

Обухов закусил губу, нахмурился: ему было плохо, когда было неясно. Если он накосячил, он мог извиниться — это не было проблемой. Но если на него обижаются за то, что он не сделал, а только потенциально может сделать — его это ставило в тупик.

— Тебе было так плохо со мной? — спросил.

— Да нет… я не об этом.

«Я так и думал», — бросил мысленно, вслух проговорил:

— Знаешь, в чем твоя проблема? — Влада в ответ перестала всхлипывать, прислушалась. — Ты всегда оставляешь за собой приоткрытую дверь, возможность уйти. Ты сама устала жить на сквозняке, но никак не закроешь за собой дверь… И теперь еще и меня держишь на пороге.

Молодая женщина откашлялась:

— Ты хочешь сказать, что я безответственна?

Обухов пожал плечами, снова посмотрел в окно на потемневший под дождевыми тучами город, оранжевые огни делали его нарядным и будто скрашивали безликую мрачность. Проговорил тихо:

— Ты боишься ответственности, боишься, что наступит завтра, к которому ты не готова. И оно — о ужас — начнет жить своей жизнью.

— И как мне сейчас быть?

— Сейчас? Приезжай, будем есть твою курицу вместе… У тебя кстати, откуда мои ключи?

— Забрала свою вязку, когда от тебя уходила, — Влада громко шмыгнула носом. — Я если мы опять пожалеем?

Обухов закатил глаза:

— Пожалеем-не пожалеем, не все ли равно? Жизнь — это математический алгоритм без неизвестных. И или ты идешь по ней вперед, разбрасывая камни, а потом их собирая и разбрасывая вновь, или дрожишь, как осиновый лист, боясь сделать шаг.

— Приехать? Сейчас? — Голос бывшей супруги дрожал. — Мне с утра на йогу.

Обухов покачал головой: «Она неисправима».

— Нет. Приехать и остаться. Навсегда… Я старею, Зая, мне вредно быть на сквозняке, поясница болит и простатит угрожает, знаешь ли, — он засмеялся, надеясь разрядить свою пафосную фразу. — И черт ней, с твоей йогой.

Влада молчала. Слишком долго.

— Ты еще здесь? — Спросил Обухов, решив, что связь прервалась, а он дурак-дураком все еще держит у уха трубку.

— Здесь, — прошептала Влада. — Может, мне продать квартиру? Ну, чтобы не было искушения уйти.

— Пусти в нее десяток таджиков, — засмеялся Обухов. — Так даже надежнее.

Влада проворчала:

— Дурак, я серьезно, между прочим… Про этот вот сквозняк и открытую дверь…