Сезоны

Я постоял немного у палатки, потом решительно раздвинул вход и принялся трясти и дергать студента за ноги. Он сел, спальный мешок сполз с его плеч, показались его бледные жилистые руки. Он свесил голову, все еще плохо соображая, покрутил головой и уставился на меня.

— Что на свете всех милее? — спросил я с насмешкой.

— Баба, — не задумываясь ответил Феликс.

— Дурак ты дурак. Сон милее всех на свете, а он: «Баба», — вспомнил я старушку-повариху из Карелии. — Ты хоть слышал, как я палил?

— Как будто.

— Сколько раз?

— Два, — подумав, сказал Феликс.

— Да, тебя разбудишь.

— Я же сказал, что девочка мне снилась. Молодец такая девка, как сибирский валенок.

— Пока ты слюни во сне глотал, а я пузыри во сне пускал, медведь нашу посудину изувечил. Ремонту не подлежит.

— Вот это да! Где он? — Феликс мигом выскочил из мешка.

— Сидит там. Тебя дожидается в устье. Пойдешь приветствовать, не забудь банку сгущенки прихватить в качестве презента. И рулетку не забудь, и фотоаппарат, дабы запечатлеть его для истории. А если нет самого, то ищи его след, который еще не простыл. И там рядом голец лежит — его подарок.

8

Шел десятый день — вертолет не прилетал. За четыре дня, прожитых в устье реки Кычувэвеем, мы прекрасно отдохнули. Я не скажу, что праздность стала нашим образом жизни. Наоборот, мы вкалывали как карлы, да еще по погоде с моросью и ветром (наконец-то погода установилась та, какая и должна была господствовать здесь).

Душой мы отдыхали. «Земля надежнее, чем море». А если в море да на резинке? Тогда земля не то чтобы надежнее, тогда земля — оплот, твердыня, спасение. Это прочувствовали мы всеми своими клетками, всеми центрами, всеми нервными окончаниями. Земля! На ней, родимой, тоже всякого натерпишься. Но тут уж, как говорится, все от тебя зависит. Две ноги — прекрасная опора в жизни. Литосфера — надежный фундамент для наших опор.

За три дня мы немало сделали: отработали кусок побережья до южной рамки планшета, поднялись по долине километров на семь и побывали на обоих водоразделах. А последний маршрут по северному побережью бухты от начала до конца выполнил Феликс Соколков. И я остался доволен его работой.

Возвращались под вечер промокшие, подуставшие и умиротворенные. Нас ждала двухместная палатка с тугими скатами. Это так приятно, когда возвращаешься, а дом стоит, а рядом изобилие сухих дров. Мгновение — и горит костер. Еще мгновение — и кипит вода. Третье мгновение — берись за ложки. Мы не голодали, но и не наедались досыта. Знаете, такое посасывающее, довольно приятное ощущение — еще бы съел столько же.

Как вы помните, наверное, сухарей мы лишились, а те остатки, которые можно было собрать, проплесневели на второй же день. Проникла плесень и в крупу. Видно, плохо была просушена. Крупу перед варкой приходилось тщательно промывать. Но все это мелочи. Был чай. Тушенки еще оставалось четыре банки, сгущенки — две, было еще на две заварки гороха, и если поэкономить, то и гречу можно было растянуть на три заварки. Нам так понравилась уха из гольца и голец, жаренный в кастрюле, что я частенько прислушивался и приглядывался: не собираются ли чайки снова на пир.

На десятый день мы никуда не пошли. Нужно было привести в порядок образцы, пробы воды, записи (я еще не переписал в пикетажку с черновиков предпоследний свой и последний Феликса маршрут). Черновые записи в принципе осуждаются правилами ведения геологической документации. Правил я придерживаюсь и студенту почтение к ним внушал. Но ведь моросило же напропалую целые дни! Во что бы превратилась пикетажка?

День нам понадобился — ликвидировать долги по работе и спрятать грешки, чтобы не очень в глаза бросались. А на другой день уже с утра делать было нечего, и я наконец-то соорудил две удочки, мечтая половить гольчиков в яме, которую заприметил в километре выше по течению. Для Феликса ожидалась первая рыбалка на Востоке. Правда, какой он рыбак? Сам говорил, что рыбачил всего раз десять в жизни, и то бреднем. Но бреднем какая рыбалка — так, чтобы трусы замочить, зубами постучать да процеженную бедную рыбешку в ведро побросать. А рыбак все же, наверное, жил в нем; чуть рассветать стало, Феликс уже будил меня. Верный признак рыбацкой души — неспокойное ее состояние перед рыбалкой. «Скорее, скорее, не упустить время!» — зовет душа, предвкушая мгновения, от которых одна сладость на сердце.

Туман стоял плотный. Ветра не было. Вся одежда покрылась мельчайшими жемчужинками — это водяная пыль набросилась на нас. Вскоре я почувствовал, как знобящая сырость проникает под энцефалитку, под свитер. Я вернулся в палатку и надел ватник.