Сезоны

Вижу скалу с водопадом — метров двадцать высотой, черная базальтовая скала. На вершине ее трехметровая фигура человека. Человек сидит на коряжине и пишет, положив на колено пикетажку. А рядом брошен рюкзак.

Руслан Плетнев был хорошим геологом. У нас немногим дают этот скромный эпитет, потому что смысл закладывают в него гораздо больший, чем он воспринимается в сочетании с другими словами: «хороший лес», «хорошая дорога», «хорошие грибы», «хорошая вещь», «хороший пес» и даже «хороший человек». Хороший геолог — это не тот геолог, который в любых случаях пишет и защищает отчеты не ниже чем на «хорошо». Хороший геолог может и завалить отчет, и в срок его не сдать, хотя, впрочем, такие случаи, скорее, исключение. Но что отличает хорошего геолога от просто геолога? Это трудно как-то однозначно определить. Главное, пожалуй, это понимание хорошим геологом сути геологического объекта, его души, сути того или иного явления в геологии. И это понимание, граничащее с озарением, подводит его к истине настолько близко, что в прогнозе его почти исключаются заблуждения. В конце концов хороший геолог оказывается более прав, чем те, кто сомневался. И геология много теряет, я считаю, со смертью любого хорошего геолога. А Руслану было тогда всего лишь двадцать шесть лет.

Руслан Плетнев родился удивительным парнем. С ним можно было бы работать долгие годы, не испытывая конфликтов по коммуникабельности. Таких вот, наверное, ребят подбирают для длительных групповых полетов в космосе. А что до товарищей, то чувство товарищества было развито у него непостижимо высоко. Вот кто бы не подвел! Вот кто бы всегда заступился, рискуя чем угодно. Вот для кого не было дилеммы «для себя или для других». Всегда для других! Мне порой казалось, что судьба свела меня с каким-то высшим существом, человеком будущего — альтруистом до последней извилины мозга. И вот он погиб.

Наша партия в полевой сезон шестьдесят седьмого базировалась на правом берегу реки Мутной в ее среднем течении. Речка сравнительно неширокая — метров двадцать–двадцать пять, но скверная своим нравом.

Я в тот год последним уехал на полевые работы (с отчетом произошла задержка). И когда появился на базе, мне рабочий Григорий Федосеев рассказал, что, когда шел паводок в начале лета, по реке прокатился вал.

— Что твой сель, — добавил он.

Гриша Федосеев был старым кадром. Уже третий год подряд, как только мартовское солнышко расправляло свои колючие лучи, он появлялся на пороге отдела кадров экспедиции в засаленном и проеденном угольной пылью ватничке, в огромных, такого же оформления валенках на резиновом ходу, то есть в галошах, и в офицерской шапке-ушанке, на которой остался невыгоревший след от звездочки. Он всегда говорил одно и то же нашей кадровичке Лидочке Прохоренко:

— Григорий Захарович Федосеев. Прибыл в распоряжение начальника партии товарища Громова Павла Родионовича для выполнения героической работы по быстрейшему открытию несметных богатств нашей Родины.

Лидочка зажимала нос рукой, отворачивалась, морщилась: такой сильный дух исходил от истопника Федосеева. Лидочка отличала его от других бичей и не посылала «проспаться», а оформляла сразу же, в каком бы виде Федосеев ни появился. Это она делала, разумеется, по моей просьбе, а я первым же вертолетом выбрасывал Григория на весновку и за три года ни разу не пожалел, что приобретаю нетрезвого, бичеватого кадра. В условиях «сухого закона» надо бы лучшего работягу, да не найти.

— А знаешь ли ты, что такое сель? — спросил я Федосеева, усомнившись в том, что не ради красного словца лепит Григорий в описании паводка страшное слово «сель».

— Ты, Павел Родионыч, толковый мужик, но недоверчивый. И правильно делаешь. Ты скажи-ка мне, где больше острое любят: на севере или на юге?

— На юге, — ответил я, пожимая плечами.

— Правильно сказал, на юге. А почему?.. Правильно, не знаешь… Да потому, что там кругом пропасть сладкого. Море сладкого. А почему я так твердо говорю? Потому что видал. И про сель я также твердо сказал, потому что видал его. Как тебя… Где? На Памире. Да глянь, начальник, на берега — еще с весны не отмылись.

Что верно, то верно. Берега у Мутной, в отличие от сотен других рек, казались неряшливыми, с грязными подтеками, местами неожиданно скользкими или, наоборот, топкими.