Сфера

Торжествующие крики разрастались, и в лице Мерсера Мэй прочла нечто новое — некую решимость, некую безмятежность. Правой рукой он вывернул руль и исчез из кадров — во всяком случае, ненадолго, а когда дроны вновь его отыскали, пикап мчался поперек шоссе к бетонному парапету, и на такой скорости парапет не выдержал бы ни за что. Пикап выломился на свободу, прыгнул в ущелье, на миг словно взлетел, и на многие мили вокруг распахнулись горы. А затем пикап рухнул и пропал.

Глаза Мэй инстинктивно метнулись к камере на берегу, и она ясно разглядела, как крошечная машинка падает с моста и жестяной игрушкой приземляется на скалы. Мэй знала, что машинка эта — Мерсеров пикап, в глубине души понимала, что после таких падений не выживают, и все же посмотрела на другие камеры, на трансляции с беспилотников, что по-прежнему парили в вышине, — надеялась, что Мерсер стоит на мосту, глядит вниз на останки пикапа. Но на мосту никого не было.

— Ты сегодня как, ничего? — спросил Бейли.

Они сидели в библиотеке — одни, не считая ее зрителей. С гибели Мерсера, вот уже ровно неделю, аудитория была стабильна — около двадцати восьми миллионов.

— Да, спасибо, — сказала Мэй, каждое слово взвешивая, воображая, как президент государства, что бы ни случилось, отыскивает золотую середину между чистой эмоцией и тихим достоинством, наигранным самообладанием. Она воображала себя президентом. У нее с президентами много общего — ответственность перед массами, власть влиять на глобальные события. Со статусом пришли и новые кризисы, президентского масштаба. Кончина Мерсера. Срыв Энни. Мэй подумала про семейство Кеннеди. — Кажется, меня еще не накрыло, — сказала она.

— Может и не накрыть — или не сразу, — ответил Бейли. — Горе не приходит по расписанию, как бы нам этого ни хотелось. Но, пожалуйста, не вини себя. Надеюсь, ты себя не винишь.

— Да как бы трудновато не винить, — заметила Мэй и поморщилась. Президенты так не говорят, и Бейли вцепился в эту реплику зубами:

— Мэй, ты хотела помочь очень неуравновешенному, антисоциальному молодому человеку. Ты и другие участники протянули ему руку помощи, попытались вернуть его в объятия человечества, а он вас отверг. Мне кажется, самоочевидно, что ты, если уж на то пошло, была его единственной надеждой.

— Спасибо, что ты так говоришь, — сказала она.

— Скажем, ты врач, приходишь лечить больного, а больной при виде тебя прыгает в окно. Едва ли тебя можно упрекнуть.

— Спасибо, — повторила Мэй.

— А твои родители? Они ничего?

— Нормально. Спасибо.

— Приятно было повидаться на панихиде?

— Приятно, — сказала Мэй, хотя еле перемолвилась с ними словом тогда и ни словом не обменялась с тех пор.

— Я понимаю, что между вами пока дистанция, но со временем она исчезнет. Дистанции всегда исчезают.

Мэй благодарила судьбу за Бейли, за его силу и невозмутимость. В эту минуту он был ей лучшим другом и немного отцом. Она любила родителей, но у них не было мудрости Бейли, не было его силы. Она благодарила судьбу за Бейли, и за Стентона, и особенно за Фрэнсиса, который всю неделю от нее почти не отходил.

— Такие вещи прискорбны, — продолжал Бейли. — Ужасно меня бесят, честно говоря. Я знаю, что это соображение на полях, и понимаю, что это мой конек, но вот правда: этого никогда бы не случилось, если б у Мерсера был беспилотный автомобиль. Они программируются и ничего подобного не допускают. Такие машины, как у него, вообще надо запретить.

— Это точно, — сказала Мэй. — Пикап этот придурочный.

— Тут, конечно, дело не в деньгах, но ты знаешь, сколько будет стоить ремонт моста? И сколько уже потратили на уборку под мостом? А посади человека в беспилотный автомобиль — и у него нет ни единого шанса на самоуничтожение. Машина бы попросту заглохла. Прости. Зря я опять на кафедру взгромоздился — я понимаю, что к твоему горю это не имеет касательства.

— Все нормально.

— А он торчит один в какой-то хижине. Ну естественно, он в депрессии — он же сам себя загнал в безумие и паранойю. Когда приехали участники, этот парень был уже безнадежен. Вокруг ни души, сидит в горах, где до него не могут достучаться тысячи, миллионы тех, кто наизнанку бы вывернулся, лишь бы ему помочь.

Мэй подняла лицо к витражному потолку — к сонмам ангелов — и подумала, что роль мученика Мерсеру понравилась бы.

— Его столько народу любило, — сказала она.