Шаг влево, шаг вправо

А ведь Максютов прав, подумал я. Правда, очень уж несерьезно все это выглядит, прямо какая-то зловещая и зловредная чертовщина, но… Но! Общественная практика, которая, как известно, заодно является критерием истины, упрямо тычет носом: тут есть нечто, копай. Я-то добрался до Языкова легко! Правда, на третий день — интересно, каково бы мне было на первый? Но ведь не бодрился я, тщательно скрывая дрожь в коленках, как Алимов! Не устраивал истерик, как парнишка-проводник, не кусал заезжих корреспондентов, как его овчарка! Между нами говоря, вообще не чувствовал никакого дискомфорта. А ведь странная чертовщина, подействуй она и на меня, многое могла бы со мной сотворить, дабы не совал любопытный нос! Спихнула бы меня в кювет по дороге, например. Для силы, устраивающей природные катаклизмы, что может быть проще? Не вписалась бы со мной в поворот на трассе — и привет, носите гостинцы в госпиталь, если не цветы на могилу. Шарахнула бы локальным землетрясением не в шутку, а всерьез, как этого Каспийцева. Наконец, подавила бы животным ужасом, заставила бы бежать без оглядки, наплевав на задание Максютова… Почему бы нет? Человек без нервов — это художественная метафора, нет их ни в природе, ни в Красной книге…

А что, собственно, со мной имело место? По минутам. Из шара холодного огня я вытащил свою вчерашнюю поездку и прочувствовал все снова — в ускоренном темпе, а избранные моменты в реальном времени, по минутам. Всегдашняя автомобильная «пробка» у Белорусского вокзала, выхлопные миазмы, гладкое скучное шоссе, дурацкий рекламный щит возле придорожной кафешки с не менее дурацким названием… Ничего из ряда вон. Землетрясение — само собой, но вряд ли оно предназначалось нам обоим: Каспийцеву и мне. Занятно другое: сразу два человека в «Госснабе» — дама за столиком и хозяин — обратили на меня, незаметного человечка, внимание. Случайно ли?

Скорее всего да. Во всяком случае, недоказуемо.

Спустя полчаса я отвлекся от карточек и удивился сам себе: оказывается, я начал ощущать интерес к проблеме, чувствовал подъем и даже более того — знакомый, еще не совсем забытый зуд, подозрительно напоминающий энтузиазм!..

Я знал, что это не к добру. Но было приятно.

* * *

К восьми часам утра я полностью разделался с данными Максютова и переключился на Шкрябуна. Как и следовало ожидать, его массив оказался наполненным главным образом избранными сообщениями печати за последние пятнадцать-двадцать лет, сомнительными материалами, почерпнутыми из глобальных электронных сетей (вот уж ни минуты не сомневался, что в сельском доме Шкрябуна имеются компьютер и телефонная связь!), и тому подобным мусором, в какой только влезешь — тут же и увязнешь, как в тухлом болоте с лягушками. Шкрябун даже не потрудился рассортировать материал как следует, с чего непременно начал бы любой новоиспеченный лейтенантик в отделе информации.

Я даже расстроился.

Ради какой великой задачи Максютов смерть как хотел добыть весь этот невостребованный утиль? Поднимите мне веки, не вижу! Первое, что приходило в голову при взгляде на массив, — найти борзописца, чтобы скоренько настрочил еще одну книжонку о великих тайнах, гонорар пополам.

Оставалось, правда, надеяться на то, что главное Шкрябун приберег на потом. В тайнике. И содержимое тайника, вероятно, рассчитано на самоуничтожение спустя определенное время. Шкрябун страховался, вываливая перед Максютовым хлам как демонстрацию готовности сотрудничать и требуя гарантий в обмен на большее. Я его понимал. Хочешь ходить по носорожьей тропе и не сгинуть под копытами — отращивай на спине броневые щитки, стань Кайманом…

Однако намек Шкрябуном был дан и мною понят. Часть карточек — на самом деле текстовых файлов — оказалась помечена. Самые старые карточки, возрастом до 1996 года, были помечены почти все. Дальше — меньше. Гораздо меньше. Надо было понимать так: «паранормальная» группа Шкрябуна работала своими методами по аномальным явлениям. По некоторым. По тем, что помечены. Или хотя бы пыталась работать. Более того: с частью своих рабочих объектов, всех этих телепатов, ясновидцев и прочих колдунов Шкрябун поддерживал связь и после разгона группы! Даже после своей отставки. Почему бы нет? Направление прикрыли как бесперспективное, о нем забыли. Кто может запретить пенсионеру заниматься любимым хобби? Что они там нашаманили — никому не известно. Тайна.

И за нее Максютов готов платить.

Я не успел просмотреть и пяти процентов всего массива, как в туалете зашумела спускаемая вода, а потом, спустя полминуты — еще раз. Настьке это нравится. Вот сейчас дождется, когда бачок ватерклозета наполнится хотя бы на четверть объема, — и опять повторит…

Так и есть.

Ну и ладно. Пусть дергает ручку хоть целый день — главное, умеет пользоваться и, возможно, понимает смысл этого действия. Что ни говори, а ученье — свет. Особенно многолетнее. Как говорил мой школьный учитель, терпение и труд преобразуют любой предмет в мелкодисперсную субстанцию…

Мелкие нескладные шажки. Топ-топ-топ…

— Папа, — сказала дочь. — Папка плисол.