Шаг за край

Стою, положив руку на Библию, и хотя больше я не верующая, но так или иначе в суматохе согласилась дать клятву, так что обещаю Всемогущему Богу говорить всю правду и ничего, кроме правды, причем упоминание Бога вызывает чувство неловкости. Впрочем, в данное время я вовсе не против говорить правду, знаю, что ложь мне ничем не поможет. Зал суда, современное, не давящее официальностью помещение, больше похож на школьный актовый зал и совсем не напоминает те судебные палаты, в каких я раньше бывала, но и он наводнен репортерами. Одно только поддерживает меня и помогает не рухнуть на колени: бросаю взгляд наискосок и неизменно вижу, как мой муж ободряюще улыбается мне. На мне плотно сидящий темно–синий жакет и кремовая юбка, волосы аккуратно зачесаны назад. Мой адвокат советовал мне непременно выглядеть серьезной и кающейся. Это легко: я просто привела свою внешность в соответствие с тем, что чувствую внутри.

— Кэтрин Эмили Браун, настоящим вы обвиняетесь в обладании наркотиками класса «А», каковые обнаружены в Лондоне, в квартире дома восемьдесят семь по Мерилебон — Хай–стрит, в 6 часов 45 минут утра восьмого мая две тысячи одиннадцатого года. Каково ваше признание?

— Виновна, — говорю, и это единственное слово громким эхом прокатывается по залу, отчего я чувствую себя ошалелой и беспричинно радостной одновременно.

Судья, выдержав паузу, принимается пространно рассуждать о вреде наркотиков, а у меня никак не может уложиться в сознании, что это я, Эмили Коулман, когда–то уважаемый адвокат, шагнула за край, установленный правосудием, оказалась здесь, на скамье подсудимых, и выслушиваю нотации о своей преступной деятельности с использованием запрещенных законом веществ… однако, к счастью, не об убийстве. Вот он, самый последний эпизод моей жизни за минувший год с небольшим, о котором мне трудно рассказать вкратце, начиная с тех самых пор, как ужасная гибель моего драгоценного сына вызвала целую череду невероятных событий, уведших меня от себя самой, но теперь, похоже, завершающих полный круг и возвращающих меня к тому, кто я есть на самом деле — Эмили, жена Бена, мать Дэниела (умершего), мать безымянного ребенка (выкидыш). Как ни стараюсь, никак не могу сосредоточиться на том, что говорит судья: сознание не знает покоя, то уносится обратно к проезжей части улицы в Чарлтоне, то витает над ложем смерти в Мерилебоне, то возвращается в наполненную гибельным роком церковь, где я произношу несчастные слова последнего прощания с моим мальчиком… так что, когда слышу, как волна вздохов прокатывается по галерее для публики, то я не понимаю, что произошло, но предвижу нечто, должно быть, плохое, и, только когда позже Бен рассказал мне, я выяснила, что все, к чему меня приговорили, это штраф, жалкий штраф в 180 фунтов стерлингов, — и все закончено.

71

Три года спустя

Я сижу на скамье в утопающей в цветах церкви, и аромат напоминает запахи летних лугов давно минувших лет, когда я еще была маленькой девочкой. Церковь великолепна, с парящим в выси витражом; увы, яркость его красок вызывает в моей памяти Дэниела, смятой игрушкой лежащего в своем синем пуховичке, всего в крови, так что я стараюсь не смотреть на переплеты цветного стекла. Аналой в золоте, в форме орла, и орел, стоящий прямо, и его маленькие толстые лапы напоминают мне стоящего на маленьких ножках Дэниеля, только лицо у орла неприятное, клювастое, и на это я тоже не могу смотреть. Мне все еще трудно бывать в церкви — с самых похорон.

На мне черное шелковое платье моих агентстских времен, я смущена тем, что пришла одна, это первая свадьба, на которую я попала с тех пор, как развелась. Может быть, мне все–таки следовало бы согласиться стать старшей, замужней, подружкой невесты, но я чувствую себя слишком старой, слишком старомодной, слишком согбенной жизнью, чтобы не понимать, что эта роль не по мне, — и невеста, похоже, не возражает. Я то и дело оборачиваюсь, смотрю в конец прохода, выглядывая, не идет ли она, но она — на модный лад — опаздывает, как обычно. Ловлю взгляд старого приятеля Ангел, Дэйна, которого трудно не заметить: крупный, в нарочито ярком голубом костюме и с малиновой бутоньеркой, бритая голова отсвечивает черным, — и он тоже заставляет меня думать о Дэниеле. Слегка машу Дэйну рукой, он узнает меня и после первоначального шока машет в ответ и театрально шлет мне воздушный поцелуй. Мать Ангел, Рут, сидит передо мной в переливающемся красном платье, цвет крови, которая неистово бурлит в ее жилах, — вид у нее такой же сногсшибательный, как и всегда.