Шаг за край

Когда Бен возвращался из кухни, он все еще был совершенно вне себя, но злился уже на Эмили за то, что та ушла, почти так же, как на Кэролайн за то, что та пришла. Казалось совершенно невыносимым именно в такое время сидеть лицом к лицу с той, что так походила на Эмили, говорила голосом, похожим на ее, и все же не была ею. «Все–таки не должна была она убегать, это ж до чего эгоистично?» Он уже был до того пьян, что воспринимал отсутствие жены как бы телесной пустотой, будто у него живот куда–то провалился, а на его месте ничего не было, кроме зияющей дыры там, где должны бы внутренности находиться. Положил ладонь на диафрагму: нет, все по–прежнему на месте, под покровом ночи его не взрезали. Он насупленно смотрел, как раскинулась на его диване Кэролайн в своей слишком коротенькой юбочке, волосы у нее еще больше отросли, ему хотелось, чтоб она попросту отвалила, черт ее дери, что ей вообще–то надо. Он подошел к креслу–качалке, в которое поклялся не садиться с той самой первой волшебной ночи в квартире Эмили (с тех пор годы прошли), оно такое обшарпанное, и в нем так неудобно сидеть, им, если честно, следовало бы от него избавиться. Нет, «ему» следует от него избавиться, никакого «им» больше не существует. Ему опять захотелось, чтобы Кэролайн просто поняла намек и ушла, однако он не решался прямо попросить ее удалиться на тот случай, чтоб она какую–нибудь свою сцену не устроила: такого в тот вечер ему было не вынести.

— Ты где был? — спросила Кэролайн, и голос ее прозвучал невнятно.

— На кухне, — произнес Бен и смутно подивился, как Кэролайн тоже набралась, ведь он только принес ей второй бокал вина… но тут заметил на полу пустую бутылку, еще недавно наполовину заполненную виски.

Телевизор продолжал штурмовать их чувства своей фальшью. Они смотрели, как маленькая девочка с сильным голосом коверкала песню Уитни, а затем группа взрослых мужчин в комбинезонах плясала с тачками, пока Бен не решил, что на самом деле не в силах больше переносить этого, ему надо отправляться в постель. Повинуясь порыву, он нажал кнопку пульта, и экран почернел. Тишина оглушала. Кэролайн раздраженно завозилась, и, когда повернулась, чтобы пронзить его взглядом, он понял, что у нее опять нездоровый вид: лицо бледное и тонкое под слоем косметики.

— О чем ты со мной хотела поговорить? — сказал он наконец; может, она и уйдет, если дать ей выговориться.

Кэролайн склонила голову набок и переплела пальцы.

— Я хотела сказать, что сожалею, — сказала она.

— О чем это сожалеешь? — настаивал Бен.

Кэролайн пришла в замешательство и сказала:

— О том, что случилось. Обо всем сожалею.

— Не настолько, как я, — ответил Бен, но произнес это без жалости — одна только бездонная печаль.

— Думаешь, она вернется? — спросила Кэролайн. Она ждала, а он не отвечал так долго, что она решила, что он не расслышал.

— Нет, сейчас нет, — произнес он, и то был первый раз, когда он признал сам факт исчезновения Эмили. Это ударило по нему сокрушительно, он поднялся, желая выйти из комнаты: не мог он плакать ни перед кем, а уж тем более перед Кэролайн, — но споткнулся о пустую бутылку из–под виски и неловко упал, почти на гостью. Диван был низким, пружинистым и мягким, Бен попробовал выбраться из его топкой глуби, но, как вдруг оказалось, на это требовалось слишком много сил, а потому он распластался там, пьяный и побежденный.

Кэролайн перевернулась, обвила его руками и тихо держала, пока он рыдал — от всей души, истерзанной пивом, горем и одиночеством. Ее объятия действовали на него странно успокаивающе: хотя Кэролайн по темпераменту и очень отличалась от своей сестры–близняшки, касаться ее было все равно что касаться Эмили, она даже пахла как Эмили, не говоря уж о том, что была на нее похожа. Бен уже так долго не обнимал никого, кроме бедняги Чарли, что терялся, эти объятия напоминали ему о более счастливых временах, так что, когда она стала гладить его по голове, приговаривая: ну будет, будет, это было то, что нужно, ему даже в опьянении своем показалось, что, может, это и была Эмили. Когда же она склонилась, чтобы поцеловать его, он позволил, более того, сам ответил на поцелуй — и все сделалось таким по–животному необходимым, что он и не замечал уже, что не свою жену обнимал, а ее испорченную злонравную сестру–близняшку, пока не стало поздно. Уже после он осознал, что натворил, и заорал на нее, чтоб убиралась, чтоб оставила его в покое, а потом вышел, шатаясь, из комнаты и побежал наверх, с силой захлопнув за собою дверь.

54