Шаг за край

У красавца Робби кровь запеклась в носу, постель под ним простыла, а кожа посинела. Нет никакого сомнения: он мертв. Я не ору, а спрыгиваю с постели и бегу к окну — голая, тяжело дышащая, как загнанная собака. Ужасаюсь до того, что думать связно не могу. Не могу, я не могу опять взглянуть на него, образ застрял в сознании, и я понимаю: вот и еще раз заглянула в преисподнюю, чего вовек не забуду, еще одна жизнь погублена мною — и ради чего? На этой мысли давлюсь, но справляюсь и удерживаю рвоту во рту, успеваю добежать до мусорного ведра, а там отплевываюсь блевотиной куда попало и падаю на пол. Во второй раз за два дня я оказываюсь в собственной блевотине и жалею, что жизнь не пронеслась поскорее и прямо сейчас не закончилась. Когда встаю, ноги меня плохо держат, грудь вздымается и опадает чаще, чем, мне казалось, она на такое способна, дышу все чаще и чаще, пока не понимаю: легкие я проветриваю с избытком, но, похоже, не могу остановиться. Что мне делать? Кто поможет Робби? (Никто, слишком поздно.) Кто мне поможет? (То же самое.) Я не могу позвонить Ангел, Саймону, даже маме с папой не могу: мой мобильник сдох, а я не помню ни одного из их номеров. Всего два номера застряли в памяти, по которым можно получить помощь: моего старого дома в Чарлтоне и 999. Мне отчаянно нужен мой муж, Бен нужен, он знает, что следует делать, а потому я, почти не раздумывая, набираю манчестерский номер… А что, помилуйте, я скажу? И на третьем гудке я вешаю трубку. Руки у меня дрожат, я едва справляюсь, чтобы вызвать 999, и уже через несколько секунд по линии доносится уверенный голос дежурной.

— Пожар, полиция или «Скорая»? — спрашивает она.

«Я не знаю. Он мертвый — это я знаю, какая тогда польза от «Скорой»?»

— Алло? — переспрашивает дежурная. — Вам нужна пожарная команда, полиция или «Скорая помощь»?

Я вдыхаю и говорю одновременно:

— Тут человек какой–то мертвый.

— Вы уверены? Он еще дышит?

— Он холодный и посинел. По–моему, это значит, что он мертвый. — И принимаюсь навзрыд рыдать в трубку — по Робби, по его несчастной утраченной жизни. Это жутко.

— Какой у вас адрес, милая? Скажите мне свой адрес.

— Я не знаю. Я где–то в Мэриленбон.

— Ладно, мы определим по номеру. Не вешай трубку, лапочка, постарайся успокоиться. Как зовут усопшего?

— Робби. Робби Браун.

— А ваше имя?

— Кэтрин Браун.

— Вы его жена?

— Нет, — вою я. — Я только с ним познакомилась. — Комната пошла кругом, решаю, что я теряю сознание, а потом понимаю, что это на улице мигают синие огни и полиция уже здесь.

«Слава богу». И тут вспоминаю, что я все еще голая, рвотой перепачкана и бегу в ванную, мигом в душ и из душа, прежде чем вода стала горячей, только успеваю закутаться в полотенце–простыню Робби, как в дверь забарабанила полиция.

Открываю, аккурат когда полицейские собрались выламывать дверь, они проносятся мимо меня, а один направляется в спальню. Через пару секунд доносится его вопль:

— Иисусе Христе, пойди–ка взгляни на это, Пит.

Полисмен, которого зовут Пит, идет к спальне, но столбом замирает на пороге, когда видит мертвого беднягу Робби, всяческие лекарства на прикроватной тумбочке. Пит испускает вопль ужаса, а потом поворачивается и смотрит на меня: глаза его горят ненавистью.

55

Ночью, может, кто–то пришел и развалил голову Бена надвое, и тогда он вспомнил, как появилась Кэролайн, сколько он выпил, что натворил с сестрой–близняшкой своей пропавшей жены. Он был сам себе противен, отвратителен, только уже не было времени бежать в ванную, и он бесконечно долго блевал в мусорную корзину, пока не осталось ничего, кроме отдающей перцем желчи в горле. Слава Господу, Кэролайн не пошла за ним наверх в спальню, будем надеяться, что она уже ушла: наверняка не стала бы здесь околачиваться, особенно после того, как он, будто спятивший, напоследок сбежал. Нет, больше он ее никогда не увидит, что бы там ни случилось в будущем.