Шаг за край

Слышу твердый щелчок замка от вставленной карточки, тяжелая дверь раскрывается: Бен вернулся, хотя и кажется, что он только что ушел. Он принес кое–какую одежду, она подходит не Кэт, а Эмили, но мне как–то без разницы. Снова оборачиваюсь в полотенце (я все еще во власти глупой застенчивости) и иду в ванную, где Бен разложил все мои причиндалы, и когда выхожу оттуда, то выгляжу невинной и обновленной в темно–синих джинсах и белой хлопчатобумажной рубашке, хотя, по правде, джинсы немного тесноваты: я уже не такая тощая, как тогда, когда он видел меня в последний раз. Неловко присаживаюсь на кровать и смотрю на свои руки, на свои ногти, грязь из–под которых не вымылась даже под душем, смотрю на место, где было когда–то кольцо. Бен сидит за столом, и мы не знаем, что делать, как относиться к этому дальше. Есть столько всего сказать, только откуда нам знать, с чего начать? После продолжительных минут молчания, мучительной разобщенности Бен заводит разговор. И сразу берет быка за рога: тут не место болтовне вокруг да около.

— Эмили, тебе придется рассказать мне, что случилось в тот день. Я не хотел быть навязчивым, полагал, что ты сама расскажешь, когда время придет, но потом ты убежала и оставила меня. Расскажи об этом, тебе следует это сделать ради нас обоих, даже если тебе никогда больше не придется иметь дела со мной.

Гляжу на Бена и понимаю, что он прав: пусть меня и арестовали недавно по подозрению в убийстве, да еще человека знаменитого, тем не менее именно об этом нужно рассказать, уж слишком долго я держала это в себе. Я вижу в его глазах любовь, это придает мне храбрости, так что после еще нескольких тягостных минут зияющего молчания я наконец раскрываю рот и начинаю говорить.

64

15 месяцами ранее

Выбор в курином ряду был такой, что у Кэролайн глаза разбегались. Грудки, грудки без кожи, грудки на котлеты, бедрышки, крылышки, куриные ножки, белое мясо кубиками, куры пастбищные, куры, откормленные кукурузой, натуральные, целые тушки, четвертушки, молодые петушки, что бы под этим ни имелось в виду. Кэролайн в дрожь бросало, пока она ходила взад–вперед по проходу, мимо бледного мяса, сверкающего под блестящей упаковкой и щедрым освещением, — до самых касс и обратно. Теперь ей в точности было не вспомнить, что за рецепт предполагался, она просто записала: «Куры — 300 грамм», — сразу под луком и над сметаной. Под конец остановилась на грудках — без кожи, пастбищных, но не натуральных (у тех цены просто грабительские). Кэролайн методично следовала списку: молоко, сыр чеддер, козий сыр, йогурт.

Выбор был так громаден, что требовалась вечность, чтобы сообразить, чего ей надо, убедиться, что она взяла то, что требовалось, столько, сколько требовалось, и по самой выгодной цене (той, что значилась в рекламке) — все это выглядело словно охота за сокровищами. Она перебралась с тележкой в следующий ряд (томаты в банках, фасоль, кетчуп, приправы, макароны) и, сама себе удивляясь, нашла, что ей это доставляет удовольствие: толкать тележку, обходить за рядом ряд, сверяясь со списком, доказывая наконец–то, что при настоящих отношениях она — настоящая, а не опечаленная покупательница готовых блюд на одного едока или, того хуже, безнадежная анорексичка, не покупающая ничего, кроме фруктов, диетической кока–колы и жевательной резинки.

Часа через полтора она почти закончила. Добралась до последнего ряда, отдела напитков, и взяла упаковку пива для Билла и три бутылочки тоника для себя, радуясь, что сумела устоять перед рядами спиртного, к которому в последнее время так сильно пристрастилась. Теперь ее тележка была почти полна, она быстренько прикинула, во что это обойдется; впрочем, по правде говоря, это значения не имело, просто ей нравилось быть взрослой — и она сама себе нравилась такой. Дойдя до касс, она еще раз просмотрела список, проверяя, все ли взяла.

Сметана! Она забыла про сметану.