Шаги во тьме

Коротко заверив, что «ежели», то определенно «непременно без стеснений», Маршал наконец-то вырвался на свободу. Шаталин же, только лишь за столичным гостем захлопнулась дверь участка, всю благостность с лица прибрал, зыркнул сурово из-под бровей на Афанасия Фаддеевича:

– Ну?! Опять чего набедокурил, пьянчуга кабацкая? Сколько раз я тебя упреждал: не прекратишь вино хлестать – околеешь под забором! Ей-богу, Афонька, перестану я тебе потакать, хоть ты мне и свойственник! Сестру мою в могилу свел – и меня тако же хочешь? Где опять обмишурился?

Во время всей этой отповеди Северский, подобно черепахе, медленно втягивал голову в плечи и так в том преуспел, что к финальному вопросу почти касался ушами ворота сюртука.

– Ей-ей, Саввушка, уже два дня в рот не брал. Я… – Афанасий Фаддеевич запнулся, замялся, посмотрел на захлопнувшуюся за Маршалом дверь. – А где ж этот господин жительствует? Мне, признаться, любопытно… Думал, к тебе, а если тут вон кто, из самой столицы… Мне для роли… И тебя не отвлекал бы от службы. Может, разузнаешь мне адресочек? Я уж по-простому бы к нему, коль уж ты нас представил, а тебе бы глаза и не застил, а?

Шаталин с подозрением посмотрел на родственника, но допытываться не стал, а степенно ответил:

– И разузнавать нечего. Я в своем городе обо всех все знаю, даже если кто еще и подумать не успел. На Торговой он квартирует, дом генеральши Стрешневой.

– Вот спасибочки, Саввушка, – снова забубнил Северский. – Не буду тебя более отвлекать. Машеньке кланяйся. – И бочком-бочком попятился, нащупал спиной дверь и выскочил на улицу.

* * *

А Константин же Павлович в продолжение своего неожиданного вояжа направился в больницу – там он быстро переговорил с врачом, проводившим вскрытие, и осмотрел вместе с ним покойного. Уже уходя, обронил:

– Верно ли, доктор, что крови было мало?

– Крови? – переспросил тот, натягивая на голову убитого Бондарева простыню. – Вы знаете, да. На удивление, почти что и не было. Даже странно для такого ранения.

– А вот тут, на щеке, не синяк ли? Прижизненный или нет?

– Сложно сказать. Может, уже и тление началось. Я, по совести говоря, на лицо-то особо и не смотрел.

Последней точкой маршрута Константина Павловича оказался особняк уездного предводителя дворянства. Но входить в приемную отставной сыщик не стал, а обмолвился парой слов со скучавшим у дверей привратником. Удовлетворенно кивнув головой на его бурчание, Маршал сунул в протянутую руку рубль, взял извозчика и поехал домой, щурясь на медленно спускающееся к горизонту солнце.

* * *

Зина вытерпела до конца обеда, хотя видно было, что загадочное исчезновение мужа ее заинтриговало. Но лишь подали кофе, она, дав супругу сделать глоток, выпалила:

– Рассказывай! Немедленно! Я вся как на иголках полдня!

Константин Павлович с сожалением посмотрел на дымящуюся чашку, отставил ее и самым подробным образом пересказал супруге и события дня, и грустное происшествие, послужившее им причиной, благоразумно обойдя стороной некоторые анатомические подробности. Зато, повествуя о разговоре в доме Заусайлова, хлопнул себя по лбу, полез в карман, достал сложенную вчетверо записку от Нины Антоновны Ильиной. Супруги склонились над листком. Послание было очень лаконичным:

«Сегодня в десять в парке. В беседке, что у пруда с лебедями».

* * *

Городской парк, который так расхваливали в утренней газете, произвел на Константина Павловича двойственное впечатление. С одной стороны, все ухожено, трава аккуратно пострижена, дорожки посыпаны битым камнем, фонтаны журчат умиротворяюще, а деревья жаркими летними днями, надо полагать, дарят прогуливающимся блаженную прохладную тень. Но с другой стороны, очень уж все было прилизано, причесано, приглажено. Слишком уж по-столичному. А хруст каменного песка под ногами через пять минут начал раздражать – будто по рыбным скелетам идешь.