Шах и мат

В десятом классе учившийся на год младше Кейден Санфилиппо, которого я знала еще с началки и чьим девизом было «Оставайся мудаком», начал подтрунивать надо мной из-за одежды. Моя гипотеза состояла в том, что он втюрился в Истон и пытался привлечь ее внимание, выбешивая лучшую подругу, потому что все резко прекратилось, когда она раскрыла свою ориентацию. Помню, как заходила в кабинет физики и Кейден выдавал что-то типа «Эй, гранола», или «Доброе утро, хиппи недоделанная», или «Здесь тебе не “Хол Фудс”[26]». Это продолжалось долгие месяцы, но мне все равно ни разу не хотелось сменить стиль.

Однако сегодня я смотрю в зеркало и тут же избавляюсь от наряда. «В помещении слишком холодно из-за кондиционера», – убеждаю я себя, натягивая джинсы и застегивая фланелевую рубашку, но в зеркало все равно не смотрюсь даже перед выходом из номера.

Я с легкостью побеждаю в первой партии, пусть и чувствую себя как вздувшийся утопленник. После вчерашнего конфуза каждое движение делаю с осторожностью. Это съедает какую-то часть времени, но тактика окупается.

– Черт, – бормочет мой оппонент, перед тем как сунуть мне руку, предположительно, чтобы признать поражение. Пожав плечами, я отвечаю на рукопожатие.

Мой второй оппонент опаздывает. Минута. Две. Пять. Я играю белыми, и судья турнира советует мне сделать первый ход и запустить часы, но так поступил бы только настоящий говнюк.

По мере того как игроки один за другим выбывают, число партий за тур сокращается. Отмечаю, что в зале теперь не так много столов – и все они вдалеке, а оставшиеся игроки примерно моего возраста или немного старше. Недавно Дефне проверяла, увеличила ли я свою физическую нагрузку (конечно нет), и сказала мне, что шахматы – игра молодых, так что физически, морально и когнитивно большинству топовых гроссмейстеров становится тяжелее сразу после тридцати. Чем больше я тренируюсь, тем больше понимаю, что это правда.

Чтобы скоротать время, рисую цветочки на карточке с протоколом, раздумывая над письмом, которое получила из школы Дарси. В ее классе у двух детей аллергия на орехи, поэтому сэндвичи с арахисовым маслом приносить больше нельзя. Взамен предлагают попробовать масло из семян подсолнечника, но я больше чем уверена: если Дарси оно не понравится, она тут же сообщит в Службу защиты детей, что я пытаюсь ее отравить.

– Мне так жаль, – произносит кто-то с британским акцентом. Высокий парень пытается уместиться на стул напротив меня. – В туалете была очередь, а я выпил три кружки кофе. «Голодные игры» нервно курят в сторонке по сравнению с тем, что происходит в мужском туалете во время шахматного турнира. Меня зовут Эмиль Карим, приятно познакомиться.

Я выпрямляюсь:

– Мэллори Гринлиф.

– Знаю. – У него открытая и теплая улыбка, зубы цвета слоновой кости контрастируют с чисто выбритой темной кожей. Он, очевидно, в курсе, что привлекателен не меньше какого-нибудь голливудского актера.

– Мы раньше встречались? – спрашиваю я.

– Не встречались, – снова его улыбка, ямочка на левой щеке становится глубже.

Что-то в нем кажется мне знакомым, но, что именно, я понимаю только спустя три хода.

Это парень из бассейна. Тот, что бежал. В красных плавках. Забрызгавший меня и Нолана Сойера, благодаря чему у меня появилась возможность ретироваться. Мне, наверное, нужно как следует подумать, прежде чем разглашать эту информацию, но Эмиль – слишком хороший игрок, чтобы позволить себе отвлекаться. У него осторожный, позиционный стиль[27] с вкраплениями неожиданных атак. Мне необходимо какое-то количество ходов, чтобы привыкнуть к его игре, и еще больше – чтобы продумать контратаку.

– Гринлиф, – говорит он с самоуничижительной улыбкой на губах, когда я съедаю его королеву, – будь добра, прояви немного милосердия.

Это первый игрок, который заговаривает со мной во время партии, и я понятия не имею, что ответить. Становится ясно, что шахматы разрушают мои социальные навыки.

– Ну-ну-ну, – голос соперника звучит почти довольно, когда я загоняю его в угол. – Теперь вижу, почему он не может перестать говорить о тебе, – бормочет он.

Или мне кажется – я толком не могу разобрать слова. Эмиль снова улыбается в своей приятной и располагающей манере.

Мне хочется подружиться с ним.

– Ты профессиональный игрок? – спрашиваю я.

– Не-а. У меня есть жизнь помимо шахмат.

Смеюсь:

– И чем ты занимаешься?

– Я учусь на последнем курсе в Нью-Йоркском университете. Экономика.

Озадаченно наклоняю голову: почему-то думала, что он младше.

– Мне девятнадцать. Пропустил несколько классов в школе, – добавляет он, будто прочитав мои мысли.

– Ты гроссмейстер?

– На данном этапе турнира каждый игрок здесь гроссмейстер. Кроме тебя, – замечает он без всякой злобы и с большой долей наслаждения. – Уверен, некоторые сегодня еще поплачут из-за тебя в мужском туалете.

– Они скорее попытаются взломать мою машину.

– Если они идиоты. Дай угадаю, ты познакомилась с Кохом?

Киваю.

– Забей. Он жалкий мелкий червяк, который не может пережить, что его стояк однажды засветился на национальном телевидении.

– О нет.