Шахматист

— Господи Иисусе, ну и тяжесть! — с трудом произнес он.

— А ведь он один, — Бенджамен показал на лежащего, — тянул сам более сотни ярдов. Дружки оставили его сторожить повозку, но страх умножает силы. Ладно, хватайся за дышло, я подтолкну. Затянем ее в эти кусты, а потом вернемся. И чтобы никому ни слова!

— Что вы подумали, сэр! — возмутился поляк.

На самом краю поляны на них наскочил запыхавшийся Робертсон.

— Ваша милость, Мануэль!.. Стоял, стоял и вдруг бац, и на землю! Кто-то из тех братков успел аккуратненько так выстрелить, и никто ведь не услышал, и сам Мануэль не услышал, и сразу бух!.. О, святой Патрик!

Батхерст уже не слушал — он помчался в ту сторону, откуда доносился плач малыша Хуана. Старший Диас лежал на попоне, расстеленной возле костра. На правой стороне груди его куртки вырастало алое пятно. Хейтер с Ригби расстегнули ему рубаху, и тут же над цыганом склонилась смешная старушка в кружевном чепчике с перышком.

— Выживет, молодчик, выживет, — прочирикала она через какое-то время. — Пинио, принеси-ка мой котелок и сумку с травами. И еще чистые тряпки! И воду!

Молоденький комедиант побежал к повозке.

— Мануэль, ты меня слышишь? — спросил Батхерст.

— Слышу, сеньор. Теперь со мной вам будет сложновато, сеньор.

— Без тебя было бы труднее. — Бенджамен заставил себя улыбнуться. — Не унывай, через неделю будешь танцевать. От голода не сдохнешь, кишки на месте…

Старушка бесцеремонно отодвинула Бенджамена, промыла рану и наложила повязку.

— А разве пулю вынуть не нужно? — спросил у нее Батхерст.

— Нет. В лес пошла, по дороге потерлась о ребра. Мелочи… — буркнула старуха.

— Матушка Роза разбирается. Она вылечит вашего рагаццо, сеньоре, — пискнул Мирель.

Только сейчас Батхерст вспомнил про толстяка. Он поднялся с колен и спросил:

— Вот видишь, Мирель, что несет с собой война? Сколько флоринов платишь за каждую милю под моей защитой?

— Синьоре! — Мирель возмущенно глянул на Бенджамена. — Если бы знал я, что везу, кого и та бомба, что взрываться, то я бы требовал хотеть по один золотой за милю с человека. Si, si!.. Но я люблю вас как сын свой, и потому не возьму хотеть ни флорин больше, даже если бы синьоре заставил давать мне больше!

Чтобы не терять времени утром, Батхерст приказал немедленно похоронить мертвых.

— Лопаты у вас есть? — спросил он у Миреля.

— В доме на колесах, что едет по свет, любой инструмент обязан быть, — ответил толстяк.

Рядом с поляной выкопали могилу для циркача, а поглубже в лесу — большую яму для убитых солдат. Работали с факелами и это заняло более двух часов. За это время женщины навели порядок в лагере, отмыли повозки от крови, в большой кусок полотна собрали останки разорванных гранатами насильников.

В то время, как циркачи и люди Батхерста копали могилу для пруссаков, сам он с Юзефом отправился с лопатами к месту, где погиб охранник золота. Солдата похоронили, а рядом закопали и сундук. Небольшую часть золота поляк сложил в кожаный мешок, который затем отнес в лагерь. После его ухода Бенджамен вырезал ножом на двух ближайших деревьях глубокие знаки и затянул тележку подальше в лес.

Для погибшего комедианта провели краткую погребальную церемонию, в которой главная роль была отдана Робертсону. Батхерсту она не понравилась из-за женского плача, но еще сильнее — по причине речи шотландца, с запалом прославлявшего «аккуратненькие» заслуги и «аккуратненький» характер покойного, которого он совершенно не знал.

Спать легли уже заполночь. Первыми на стражу заступили Том и молоденький помощник матушки Розы, Пинио. Менялись через каждые полтора часа. Сам Бенджамен не мог заснуть. Долгое время он сидел в повозке, привыкая к дружному храпу Брауна и Робертсона, затем встал, оделся потеплее и вышел на поляну. Проходя, он услыхал сдавленный детский плач; Бенджамен подошел к повозке, откуда этот плач доносился и заглянул внутрь.

Внутри сидела женщина, которая понравилась ему своим сопротивлением без мольбы и криков, красотой и чем-то еще — он сам не знал, чем. Она пыталась уложить спать девочку, тихонько напевая какую-то мелодию. Малышка, сунув голову в подушку, плакала. Ее тельце спазматично дрожало, руки мяли постель. Женщина повернула голову.

— Ах, это вы, — сказала она с певучим, южным акцентом, который так сильно не подходит немецкому языку. — Я испугалась…

Какое-то время она ожидала ответа и не дождавшись, сказала:

— Спасибо.

— За что?

— За все.

Бенджамен почувствовал себя неловко. Не зная, что сказать, он спросил:

— Это ваша девочка?

— Моя. Только не обращайтесь ко мне на «вы», все называют меня Джулией.

— А ее?

— Анна.

— Где ее отец?

— Он мертв, — ответила она и тут же, с вызовом, прибавила: — Но, возможно, это был и не он.

Батхерст все сильнее смущался под ее взглядом… Каким же? Благодарным, ироничным, невинным? Или же попросту глупым? Ему хотелось уйти, но как-то не получалось.

— Что, не хочет спать? — спросил он.

— Уже не заснет. Может, днем ее усыпят колеса. За час она насмотрелась на столько гадостей, что, возможно, и за жизнь не увидит.