Шаляпин

Шаляпин и его творческая судьба, профессиональная деятельность реализовывались публично, и не только брызжущая страсть к игре, но и чувство самосохранения подчас побуждало артиста скрываться за масками, сохраняя свою суверенность, личностную и творческую независимость. Он выходил в ролях не только на сцену, но часто и на публику — и в тех, которые навязывала ему молва, и в тех, которые ему самому казались уместными, выигрышными, просто интересными. В общении с любым — выбранным, навязанным или случайным — партнером Шаляпин брал инициативу на себя, вел свою стратегию и тактику, часто остроумную, дерзкую, озорную, и почти всегда выигрывал поединок. Быть естественным, органичным в любой избранной роли артисту не составляло труда, он сам наслаждался ее виртуозным исполнением. Он играл и великого артиста, и неуживчивого гения, и капризного барина, и смелого революционера, трибуна, и «выходца из народа», «самородка», и уличного бродягу-певца парижских предместий, играл увлеченно, иногда вынужденно, стремясь разрешить сложную творческую, «производственную», житейскую ситуацию, но играл всегда органично, убедительно, талантливо. Правда искусства была для него выше обыденной достоверности, а востребованная роль «самородка», «скомороха», столь рьяно и восторженно поддерживаемая молвой, была, в общем-то, и не самой сложной, близкой артисту по духу, по темпераменту, по социальному смыслу. К тому же как «самородок», как «знаменитость» Шаляпин позволял и «в жизни» большее «лицедейство», чем другие его собратья, и, что скрывать, подчас с удовольствием и небескорыстно этим пользовался.

К приятельству с Шаляпиным стремятся цари, короли и их многочисленная челядь, «поставщики двора его императорского величества», промышленные и торговые магнаты. «Снимал Шаляпина и чуму», — рекламировал себя бойкий фотограф. Облик Шаляпина отвечает социальным настроениям, пробуждает интерес к человеку «низовой» культуры, к «самородку», выбившемуся «вверх», выступающему «прообразом нового героя».

О самородках не слишком дружелюбно, но проницательно отозвалась Анна Ахматова: «Я поняла главный недостаток подобных людей: Есенин, Шаляпин, Русланова… Они самородки. И тут это „само“ сыграло с ними скверную шутку. У них есть всё, кроме самообуздания. Относительно других они позволяют себе быть какими угодно, вести себя Бог знает как». И в самом деле, «других», мечтавших войти хоть в какие-то отношения с «самородками», было поистине несметное число, и потому «мера самообуздания» артиста была различной, смотря по ситуации, настроению, по «капризу гения», наконец, а Шаляпину все это тоже не было чуждо.

В одном из писем 1904 года Горький с тревогой замечает: «Я видел в Москве Алексина, Шаляпина… Шаляпин растолстел и очень много говорил о себе. Признак дурной, это нужно предоставить другим. Славная душа все же, хотя успехи его портят». И в ноябре того же года из Петербурга он сообщает Е. П. Пешковой: «Здесь Шаляпин. Поет. Ему рукоплещут, он толстеет и много говорит о деньгах». В своем мнении Горький не был одинок. В феврале 1904 года Л. Н. Андреев писал Горькому: «А Шаляпин мне тоже совсем не нравится, он начинает относиться к себе с благоговением. Видел я его в постели, в три часа дня, и был он очень похож на римского императора — времен упадка. Крупный, красивый, сильный — и изнеженный». Впрочем, кто без греха? Сдержанный Немирович-Данченко и тот смутился, когда увидел сверкающий драгоценными камнями перстень на пальце из-под глухого рукава грубой горьковской косоворотки.

В Петербурге Шаляпин пел не только на мариинской сцене, но и в закрытых спектаклях придворного Эрмитажного театра. Здание, соединенное переходом с Зимним дворцом, построено в 1780-х годах архитектором Дж. Кваренги для Екатерины II. Зал украшен статуями Аполлона и девяти муз, стены отделаны искусственным мрамором. Красные бархатные скамьи амфитеатром спускались к сцене. Балы, маскарады, концерты для приближенных к царю чиновников и свиты были продолжением дворцовых церемоний и обставлялись с пышной театральностью. Иногда гости предварительно оповещались, в костюмах какой исторической эпохи им следует прибыть.

Шаляпина смешила искусственность таких официальных развлечений, забавляли аристократы, манерно беседующие с легким иностранным акцентом в богатых, но безвкусно сшитых боярских нарядах.