Шанс, в котором нет правил [черновик]

— Думаешь, на самом деле будет беда? — спросил Антон. Если подойти со стороны логистики, и вправду выходила беда, но все-таки не история с Лотереей. Время есть, ресурсы задействованы, из-под прямого удара Луна, кого надо, большей частью вытащит, а католическая сеть поможет… Да, все прочие проекты встанут надолго, но это не обвал, тем более, что по данным Винтера, по новым данным Винтера с нового места, сибиряки вовсе не обязательно ринутся за Киевским Собором — а могут и просто рвануть в противоположном направлении назло конкурентам. И тогда будет куда ладить подземную дорогу, и вообще… Это если на соборе что-то произойдет.

— У нас Церкви не будет, Тоха. даже если все остальное как-то спишется и рассосется — Церкви у нас не будет. Это что, не беда?

— Не знаю… — сказал Антон. — Не могу решить. Такая, какая есть, она сама по себе беда.

— Она мать, Тоха. Какая ни есть — а мать… Разве совсем без матери лучше?

— Хороший вопрос, — от голоса Антона, кажется, даже угли в мангале потемнели слегка.

— Извини. Я ишак бестолковый, — Костя вцепился себе в волосы.

— Да нет… — Антон пожал плечами, — Я вот тебя не понимаю. Что, от того что вы под воду нырнете, что-то отвалится? Нет, я знаю, люди могут пострадать, работать будет труднее — но по сути, что изменится?

Костя выбрал плоский камешек, пустил «блины». Енот изучал историю Церкви только в самых общих чертах, и Костя его этим не грузил — и без того было у парня, чем заняться. Как же объяснить теперь, что нырнуть — значит, потерять имя Церкви?

Были, были они — «нырнувшие». В количествах. Даже не со времен Сантаны — а с середины ХХ века. Или еще раньше — с никонианского раскола. Что от них оставалось в течение двух-трех поколений? Несколько замкнутых, живущих в постоянном эсхатологическом напряжении общин, превращавшихся с уходом последних рукоположенных священников в законнические группировки, озлобленные на весь мир.

Отдать имя Церкви — значит отдать Церковь. Католиков спасло то, что Аахен не хотел терпеть их даже в «реформированом», прирученном виде. Но и у католиков есть проблема — в ходе катехизации приходится каждый раз специально объяснять, что они — в первую очередь христиане.

А тут — сколько ни называй себя настоящим, а через поколение-два — и это в лучшем случае, потеряешь не только имя, но и право на него. Вот бы философы порадовались: фенотип формирует генотип, форма — содержание. Начни вести себя как секта — и станешь сектой, как бы ты ни был прав…

— Константинопольская кафедра, — сказал он. — Трижды впадала в ересь. В полном составе. И ересь распространялась на всей территории Империи. Если бы правоверные «нырнули» — они бы проиграли.

— Я читал, — сказал Антон, — ты уж меня прости, меня от тех правоверных воротит, едва не больше, чем от наших воскрешенцев.

Костя посмотрел на его, одновременно пытаясь одной силой воли вернуть на место уходящую из-под ног землю. Таким ощущением Господь обычно сопровождал какое-то новое ниспосылаемое рабу Константину понимание. Как правило, неприятное. Например, масштаб и степень непоправимости свалянного три года назад дурака.

Подпольная Церковь «Свободной Луны» насчитывала около четырехсот прихожан, окормляемых пятью священниками — тремя православными и двумя католиками. Все пятеро служили без различия конфессий, все были свои. При отборе в капелланы особый упор делался на отсутствии зелотизма и апокалиптических ожиданий, сильную нервную организацию и твердость, не переходящую в фанатизм. В результате христианская жизнь «лунатиков» была куда комфортнее той, что вели «легальные христиане» и даже нелегальные католики. «Лунная» паства была защищена от самых неприятных проявлений пастырских закидонов — властолюбия, фанатизма, конфессионального чванства, да и простой человечьей дурости, от которой не застрахованы и священники.

В итоге Антошка, умнейший парень, наивно думает, что сегодня положение дел обстоит существенно лучше, чем во времена Диоскора и Флавиана…

Нет, конечно, кое в чем она стала лучше. Например, поп с дубиной на этом соборе будет только один… Очень мирный поп с очень мирной дубиной. Но это частности.

— Понимаешь… — объяснять нужно то, что можно объяснить, — в катакомбах этого будет втрое. Да что там… В катакомбах все эти задвиги начнут превращаться в принципы. У воскрешенцев будет больше шансов сохранить православие, чем у нас.

— Костя, а хранить православие — это принципиальный вопрос? — наивным тоном спросил Антошка.

Ба-бах! Ну да, конечно. Андрей и Игорь католики, и рога у них на голове от этого не растут, Эван и Костя их исповедуют и причащают, и сам же он исповедовался в случае чего у брата Севы, францисканца, и своими руками топил, дурак этакий, все всплывающие внезапно вопросы о конфессиональных различиях.

Так просто, так соблазнительно просто было чувствовать себя преодолевшими тысячелетнюю вражду… И теперь вот, пожалуйста.

— Ты по английски можешь говорить? Можешь. А по французски? И ни там, ни там тебя даже свои не отличат. Так какого черта ты русский?