Шапка live, или Искусство выживания

Как назло, никто мной не интересовался очень долго, так что моя тоска, минуя стадию черной меланхолии, постепенно переходила в непроницаемое отчаяние. Я – самая несчастная собака во вселенной! Я рожден для того, чтобы страдать и умереть с тоски! Да лучше б меня усыпили, что ли…

– Люди, зачем вы так, за что? – выл я, но люди покупали какие-то мешки, упаковки, баночки, клетки с птицами, аквариумы с рыбками, а на меня не обращали ни малейшего внимания.

И когда я уже почти потерял надежду, все чудесным образом изменилось.

Итак, я сидел в своем вольерчике и вывыводил тихую песню, ни на что особо не надеясь. Я даже перестал смотреть на посетителей и гадать, кто из них мог бы захотеть купить себе симпатичного маленького щенка, который, как известно, лучший друг человека. Зачем? Никто все равно не купит. Потому-то я и не обратил внимания на то, как они появились. Вообще, самые важные события нашей жизни происходят без предупреждения, вы не замечали?

Короче, выл я, выл, тоскливо так… вдруг смотрю, подходит ко мне Она. Я, конечно, сужу со своих собачьих позиций, но мне Она показалась довольно красивой, и пахло от нее приятно – луговыми цветами и, немного, чем-то вкусным. Хотя сердце чуть-чуть тревожно екнуло, что-то такое в Ней было кошачье, но в моем положении это не имело никакого отрицательного значения. Ну, красивая, ну, пахнет приятно, так ведь их много красивых, приятно пахнущих. Подойдут, уставятся, скажут «какой песик миленький» – и уйдут восвояси, а мне сиди.

– Какой песик миленький, – сказала Она. – Он мне нравится, он особенный.

Я вздохнул и улегся, положив голову на лапы. Конечно, я немного кокетничал, так как знаю, что в таком положении кажусь еще симпатичнее.

– А ты чего грустный такой? – спросила Она.

«Эх… я мог бы сказать ей, что, если бы ее заперли хоть на месяц в тесном вольерчике, она бы тоже вряд ли веселилась. Мог бы, но не сказал, потому что разговаривать не умею. Но, кажется, Она поняла. Вот бывают же умные, даже среди громадин!»

– Тебе грустно потому, что тебя здесь заперли, да? – спросила Она.

Я почувствовал, как в моей душе поднимается уже почти полузабытое чувство – надежда. А поэтому брякнулся на бочок, выставив вверх лапки, и, натурально, выкатил из глаза огромную слезу. Это оказалось не так уж и сложно, достаточно было подумать о том, что сейчас она уйдет, и я опять останусь в своей тюрьме без суда и следствия. Тут не то что такое высокоорганизованное существо, как померанский шпиц, тут и фикус вроде того, что на подоконнике в кадке стоит, зарыдал бы в голос.

– Маленький, ну что ты, – сказала Она. – Ну не плачь…

Ее взгляд опустился к цидульке, наклеенной на стекло моего вольера:

– Да ты у нас породистый, ух ты, из питомника! – Она опять глянула на меня и продолжила задумчиво: – И стоишь недорого. Взять тебя, что ли? Хочешь со мной пойти? – спрашивала Красная Шапочка, уже зная, что просто так отойти от клетки с плачущим милым щенком она не сможет.

Боже, если бы сейчас нас с ней не разделяло это дурацкое стекло, я бы бросился на нее и зализал бы! Хочу ли я? А хочет ли птичка летать? Хочет ли рыба плавать?

Я встал во весь свой рост, уперевшись темечком в потолок вольера, и положил правую переднюю лапку на стекло, как тигр на плакате, что висит на двери этого узилища домашних животных. Что вы говорите? Вы читали, что собаки не видят плоских изображений? Возьмите эту книгу и сожгите в печке, поскольку это совершенно не так.

Видимо, этот жест у громадин что-то такое значит, как я, собственно, и подозревал. Во всяком случае, когда Она на меня смотрела, у нее на глазах тоже слезы появились. Уф, кажись, сработало.

– Сейчас, маленький, – сказала Она, – Волк со своими консервами закончит, и я…

Я навострил уши. Волк? Какой еще Волк? О Волках, кажется, мы не договаривались! И тут раздался голос, сначала показавшийся мне просто ужасно грубым:

– Ты где?

– Иди сюда, – ответила ему Она своим ангельским голоском. – Глянь, какая прелесть!

Я сел и постарался придать себе как можно больше той самой мимимишности, а я это умею. Зря, кстати, старался – через мгновение моя шерсть на загривке сама по себе встала дыбом, а клычки, в общем-то, небольшие и не страшные, обнажились. Причем я прекрасно понимал, что сейчас являюсь могильщиком своего счастья, но вот поделать с собой, увы, ничего не мог.

Есть вещи, которые сильнее нас, а уж у нас, животных, и подавно. Мы вообще одними рефлексами, по сути, живем. Именно поэтому я абсолютно ничего не мог с собой поделать. У моего вольерчика стоял Волк, самый настоящий волчара, правда, стоял он на своих двоих, как обычный человек, да и одет был по-человечески – в джинсы и черную толстовку с медведем в ушанке. Но нос, который у нас, собак, первейший и главнейший орган чувств, свидетельствовал вполне определенно: передо мной самый настоящий волк.