Шарль Демайи

– Да, я не кое-как работал… я начинал что-то делать…. И ничего не оставить после себя… ничего, кроме глупостей! Иллюстрации пожрали меня… я ничего не сделал… ничего… Вот уже три года я мечтаю о парижских сценах; я собирал этюды…. Мазать двенадцать часов в день, в продолжение десяти лет!.. И когда я начинал принадлежать самому себе, показывать себя… Я ничего не сделал, я знаю отлично…. Но ты бы увидел…. Я проводил ночи для этих негодяев издателей, губил свои глаза вместо того, чтобы…. Я добывал деньги, вот все, что я сделал!.. В тридцать два года, черт возьми, быть подкошенным!.. Мой Мабиль еще что; ты бы увидел!.. Ну что же, неудача! что ты хочешь?… Кажется шесть или семь месяцев я буду видеть так, как теперь… В этом нет роскоши, как видишь… а после этого… после этого, покойной ночи! Я буду видеть руками…

Дошли до ресторана. Двери и окна были открыты, но дом казался мертвым: ни звука, ни души. На ставнях дверей, на которых с одной стороны были изображены карпы, а с другой – жаркое, был приклеен кусочек бумаги, где было написано: Заведение закрыто по случаю болезни. Требуется преемник.

– Вот хорошо! Закрыто! Черт возьми, Шарль! Да благословит тебя Бог!

– Погодите, раньше чем кричать.

И Шарль вошел в большую залу, где стояла маленькая дрянная печка. Он узнал эстраду в глубине, где когда-то в одно из воскресений под шумный и веселый оркестр прыгали танцующие пары. Толкнув дверь, он спустился в кухню, другие следовали за ним, – и увидел около огня бедного человека съеженного, изнуренного, с сморщенным лицом, между нитяным колпаком и кашне из коричневой шерсти; на нем был фланелевый жилет, поверх панталон. Обе его руки, вытянутые и окоченелые, опирались дрожа на палку.

– Ах, это вы господин Шарль, – произнес человек приподымаясь. – Я вас хорошо помню. Вы приходили прежде с этими господами из Лонгшана… Видите, я болен теперь… вот уже два месяца моя болезнь не покидает меня… Моя жена умерла вот уже год, тринадцатого числа этого месяца… Доктора все испробовали… Теперь они хотят послать меня на морские купанья… Это ничего, сколько вас человек? Я постараюсь приготовить вам что-нибудь… Я не могу сделать хорошо, все же умею кое-что, господин Шарль!.. И у нас есть барвена… Жанна!

Этот мертвый дом, этот больной человек, нагнали грусть на компанию. Голодный желудок, ожидание обеда, затем плохое вино привели гостей в нервное расположение духа. Умы были зло настроены, разговоры сердитые, Шарль сердился и сердил других. Да и все были раздражены и мрачны. Брессоре заметил, что тенор, который пел в его опере на репетиции, совершенно не имел голоса. Франшемсона продернул утром на четырех столбцах в республиканской газете один очень умный человек. Ламперьер думал о чем-то, что заставляло его хмурить лоб. У Ремонвиля были новые сапоги, которые ему жали. Буароже поссорился накануне с своей любовницей. Жиру думал о том, что ему скажет завтра окулист. А Шарль, видя все так изменившимся, думал, что было почти так же глупо желать возвращаться в красивые местности своей молодости, как и в красивые места своего счастья.

– Ну что же, дело идет на лад? – сказал Шарль за столом после первого куска.

– Гм!

– Хлеб черствый!

– Это обещает.

– Наконец!

– Ты возьмешь?

– Нет.

– Это что такое?

– Говядина… поддельная!

– Господа, – сказал Шарль наскучив слушать, – есть очень простой выход: заплатим и вернемся обедать в Париж.

– Чтобы сесть за стол в половине второго, не так ли?

– Мы теперь здесь…

– Из чего это сделано?

– Что?

– Бифштекс? – сказал Брессоре, – они делают его из филе Сен-Клу.

Острота не заставила смеяться.

– Брр!.. Тут сквозняк…

– Печка чадит, как человек.

Разговоры замолкли. Никто более не говорил. Все озабоченно ели.

– Знаешь ли ты, что ты нас покинул? – сказал Брессоре Шарлю.

– Как покинул! – сказал Шарль, который не хотел говорит о своей жене и отвечал, что его счастье заняло его.

– Если это так… Ты понимаешь…

Вилки в тишине стукали о тарелки. Ламперьер глядел на Шарля. Через несколько минут он сказал:

– Однако, Шарль, надо это высказать… Тем хуже! Это мутит у меня на сердце… К тому же я старше тебя… и твой друг… Ты не хорошо обращаешься с своей женой…

– Я?

– Мы между своими, и что я говорю не выйдет отсюда… как же ты оставляешь ее без гроша… она должна была занять двадцать франков у жены Вудене…

– Чья это шутка?

– Она не моя… и я не шучу.

– И ты поверил?..

– Какой интерес твоей жене говорить это?

– А! Это она… – Шарль постучал ножом по стакану.

– Девушка! Пошлите в Севр… нам нужна карета в шесть мест… Вот за дорогу… сейчас же, мы спешим… Будем продолжать обед… я отвечу тебе в Париже, Ламперьер… и всем вам.

Тогда на пороге двери показался бедный человек, принявший их.

– Довольны ли, господа? – сказал он, скромно поворачивая свой колпак в своих парализованных руках.

Никто не отвечал.

Человек подождал немного; потом он мрачно вышел.

Приехала карета.

– Куда ты нас везешь?

– В Париж, ко мне.

В дороге никто ничего не говорил. Шарль позвонил у себя. Антуан отпер:

– Барыня дома? – спросил Шарль.

– Она еще не приезжала, сударь.