Шарманщик

— Осмелюсь доложить, барин, — выступил городовой, — как вся прислуга в полном согласии насчёт того, что у здешнего дома постоянно шарманщики прохаживались, и барышня деньги ежедневно им кидали, и с другой стороны, мальчишка из лавки напротив; опять же и эту вещь у самого дома я нашёл на трохтуаре.

— Что ты городишь? Какой мальчишка? Какая вещь?

Тут прислуга расступилась, и Жорж увидел, во-первых, курносого мальчишку в вихрах и в белом переднике, а во-вторых — шарманку.

— Очень оно подозрительно выходит, — продолжал городовой уже совершенно уверенно. — Да и не то что, а прямо мальчишку извольте допросить: он всё должен знать.

— Что такое он должен знать?

— Барышню видел, и шырманщика видел; — сели в карету и поехали! — бойко и задорно объявил мальчишка.

— Что ты врёшь, дурак?

— А дурак, так я и домой пойду.

— Говори толком, болван! Вот тебе целковый! Ну, что ты видел?

— Что видел? Да то, что вышла барышня, села с шырманщиком в карету и поехали. А шырманку на трохтуаре оставили, — прибавил мальчишка, ухмыляясь.

— Рассказывай всё, по порядку! Как? Когда? Да смотри, не ври!

— Нечего и рассказывать. Вертелся он тут под вечер…

— Кто, он?

— Известно, шырманщик. Вертелся, вертелся, заиграл. Барышня окошко отворила и платком замахала. Сейчас он побежал…

— Да ты как это видел?

— Известно, как: из лавки. Против вас. Барышню тоже не со вчерашнего дня знаю. Побежал это шырманщик, а я гляжу, что будет. Вижу, подъехала карета, на углу вот противу погреба остановилась. Карета стала; он и выходит. А немного погодя и барышня вышла. Встретились на трохтуаре, говорить стали, она платочком утирается, а он её за ручку и повёл. Сели в карету и уехали. Вот и городовой видел.

— Точно, что видел. По привычке даже и номер у неё, у кареты, записал. Номер две тысячи сто семьдесят второй.

— Двадцать пять целковых тебе, если ты мне эту карету разыщешь и узнаешь, куда барышню возили! Только живо!

— Слушаю, ваше благородие!

Городовой исчез с быстротою молнии, и через три часа Жорж уже знал, что карета № 2.172 отвозила его сестру и её похитителя на варшавскую железную дорогу к одиннадцатичасовому поезду.

VIII

— Как? Сейчас ехать? Но куда же мы поедем, Жорж?

— По Варшавской железной дороге, папаша.

— Куда? Куда, скажи мне? Почём ты знаешь, куда она уехала?

— Ах, Боже мой, узнаем как-нибудь! Будем везде расспрашивать по дороге, авось выследим. Всё лучше, чем так-то сидеть.

— А как же ты то? А классы?

— Классы, классы! Чёрт с ними, с классами! А мамаша на что? Пускай улаживает, как знает. Да вот и она сама!

— Какой скандал, какой скандал! — воскликнула мамаша, входя. — Низкая, неблагодарная девчонка!

— Вот уж нисколько, мамаша. И чего вы право; какого зятя вам ещё нужно? Если только он на ней женится…

— Ах, молчи, Жорж! Молчи!

— Такой красивый иностранец, и независимое положение имеет, не то, что бедный Поль Ртищев!

— Молчи Жорж. Ах, молчи!

— Так будет отлично на наших jour fixe'ах [4]: он будет играть, а мы — подсвистывать!

Её превосходительство упала в кресло в сильнейшей истерике, но вдруг раздумала, вскочила и поспешно удалилась.

— Ну, папаша, теперь в путь-дорогу. Собирайтесь скорее да захватите побольше денег!

— Куда же мы?

— По Варшавской дороге, всё вперёд. На первый раз хоть в Берлин. Кстати, были у Верочки деньги?

— Денег немного, но она взяла все свои драгоценности, кроме только того браслета, что этот проклятый…

— Желаю ему провалиться в преисподнюю. Значит у неё есть с чем уехать. Экая досада, что она совершеннолетняя! Уж поверьте, что она постарается махнуть подальше.

— А если они на Вену, Жорж?

— Поедем в Вену, очень просто.

— Ну, а если мы её найдём?

— Отнимем, а ему переломаем рёбра. Или нет… Её отнимем и выдадим за Ртищева, и больше ничего.

— А если…

Но тут вошёл камердинер с чемоданом. Разговор пока прекратился, а через два часа Жорж уже усаживал унылого папашу в купе первого класса, в котором им предстояло ехать в Берлин.

IX

Одна за другой летели телеграммы из-за границы на имя её превосходительства генеральши Ермолиной, и все они гласили одно и то же: «ничего нового!» Наконец, через неделю после отъезда отца и сына, телеграф известил опечаленную мамашу, что явилась надежда отыскать её дочь. «Напали на след, едем в Берн», — стояло в телеграмме.

— Берн! Так он ещё и швейцарец! — воскликнула её превосходительство в ужасе.