Шассе-Круазе

– Это ты сама должна хорошо помнить. Ты лежала на своей террасе, на лежаке, прямо под навесным тентом, внезапно зазвонил телефон, который ты, к счастью, оставила на кухне – звонок оказался чьей-то ошибкой, но за эти несколько минут снаружи, на террасе, ни с того ни с сего рухнул тент, и его тяжеленная держащая балка упала прямо на твое лежбище, разбив его вдребезги. Прямо на уровне твоих шейных позвонков. Конец был бы мучительным и долгим, как и в случае автомобильной аварии.

– О да, этот день я помню прекрасно, – сомнамбулически отозвалась Лора. – И помню это удивительное совпадение, в мою, так сказать, пользу. Ошибочный звонок и рухнувшую железную балку, в щепки разбившую деревянную лежанку. Подивилась еще, как меня судьба бережет. А это, оказывается, была не судьба – это была ты. Но почему? Почему именно меня ты спасала?

– Потому что мы родственные души, практически одно целое. Вернее, могли бы быть неким абсолютным симбиозом, если бы… – Беа замолчала.

– Но почему «бы»? Что этому мешает? Если бы что?..

– Если бы ты меня не убила когда-то.

– Убила?! Я – тебя? Что ты такое говоришь?

Но Беа не ответила, только поморгала ресничками. И тут же, колыхнувшись в воздухе, исчезла.

Неужели на земле вообще нет ничего хорошего, что в своем первоисточнике не имело бы гадости?

Глава 14

Томки

Мастерская Томки – ателье – находилась в довольно вместительном лофте, оформленном в стиле русского авангарда 20-х годов, с макетами лестниц, уходящих в небо, подвешенных к потолку авиапланеров времен Первой мировой войны, и с плакатами из той же эпохи и конструктивистскими развалами по углам.

Лора совершала уже третий круг, не в силах оторваться от плотно развешенных по стенам фотографий – через три недели был назначен вернисаж, а значит, снимки переедут прямо в городскую мэрию, в самый престижный выставочный зал. А пока Томки собрала их здесь, у себя, размышляя, как лучше организовать экспозицию.

Увиденное привело Лору не просто в смятение – в некое высокое беспокойство души. Сердце прыгало, как мячик на резинке, – это были портреты детей с синдромом Дауна, в возрастном диапазоне от трех месяцев и до, возможно, двадцати лет. И были это лица ангелов – не человеков.

Фотографии, сделаные с невероятным мастерством, имели такое искусное освещение, что, казалось, каждое лицо находится под неким волшебным увеличительным стеклом, позволяющим заглянуть в самую суть изображенного ребенка.

Лица эти нельзя было назвать ни веселыми, ни грустными, в каждом из них было нечто, что заставляло думать о вечности, о сути бытия, как если бы на тебя смотрели марсиане и, проникая в самую душу, просили, нет, не ответов, – а просто взять за руку и полетать вместе с ними. Это были взрослые дети, в глазах которых было ГЛАВНОЕ понимание. Инопланетяне, залетевшие в нашу жизнь, чтобы разбередить сердца и сдвинуть с места душу. Инакомыслящие, инакочувствующие, инаковыглядящие.

– Когда?! Когда ты это сделала? Это совершенно потрясающе! Я не знала, что ты занимаешься фотографией! Да еще такой! – Лора с трудом подбирала слова, она слишком была охвачена чувствами.

– Я работаю с этими детьми уже почти год. И это изменило мою жизнь.

– Но ты никогда об этом мне не рассказывала! Ты что, считаешь, что я слишком испорчена, чтобы понять ТАКОЕ?

– Совсем нет. Просто об этом я не умею рассказать словами. Я ж не поэт, а только художник. Теперь вот, смотри.

Лора вглядывалась, вглядывалась и не могла наглядеться. В эти лица можно было всматриваться как в собственное отражение на водной поверхности. И искать за ним то, что было потеряно или утрачено.

Это был новый Опыт. Новая Инициация. Совершенная без помощи Глаза, а с помощью Томки, ее лучшей подруги, – оказалось, она знала то, чего не знала Лора.

Похоже, Томки абсолютно не нуждалась в пробуждении своего воображения – ей его было не занимать. Ну, в общем, Лора это давно подозревала. И теперь видела неоспоримые доказательства. «Значит, она всегда была такой, какой я только пытаюсь стать с помощью Беа», – подумала Лора.

– Знаешь, я вдруг поняла очень простую вещь – искусство должно быть про главное – иначе это не искусство. А сегодня назвать любое говно постмодернизмом – все равно что святой водой окропить. – Томки взяла Лору за руку и заглянула ей прямо в душу своими чуть разбегающимися в стробизме ореховыми глазами. – Больше того, жизнь должна быть про главное. Иначе это не жизнь. Понимаешь, нельзя отвлекаться на пустяки. Мы существуем в мире, где присутствуют жизненно важные сообщения. Их структура нетривиальна, она соизмерима со сложностью мира. Творчество есть акт моделирования сообщений. Находятся авторы – проводники, способные словами, текстом, формулами, языком выразить эту модель без профанации, демонстрируя адекватность мышления всей сложности мироздания. А эти дети – сами проводники. Их надо только понять.

О да, Лора теперь понимала, что хотела ей сказать Томки.