Щенки Земли

– Каждую буханку хлеба в этой тюрьме, майор. Да, сэр, мы на полном самообеспече­нии. И мы справились бы с этим, если бы эти чертовы любимцы хотя бы мало-мальски гото­вы были гнуть спины!

– О, так вот какого рода эти печи. Ну тогда, я полагаю, должна быть какая-то другая причина их апатии. Может быть, они не заинтересованы в выпечке большего количества хлеба, чем могут съесть сами. Вроде той рыжей курочки, если вы читали этот рассказ.

– Не могу сказать, майор, что я такой активный читатель, каким хотел бы быть. Но дело не в этом – они не выпекают даже того, что им необходимо. В тюремных блоках есть лю­бимцы, которые голодают, а эти шавки тем не менее не желают попотеть, пока их не отхле­щут. Они совершенно бесчувственны к последствиям собственных действий. Им хочется быть сытыми, но они не станут утруждать себя, чтобы прокормиться. В одном этом дело.

– Вы наверняка преувеличиваете, доктор.

– Я знаю, сначала в это трудно поверить. Возьмем другой случай: на днях две сотни мужчин и женщин отправили копать картошку, репу и все такое на старых полях неподалеку отсюда. И что же, эти двести любимцев вернулись после целого дня работы, накопав меньше четырех килограммов per capita[13]. Это по-латыни. Знаете ли, мы, доктора, обязаны изучать латынь. Восемьсот килограммов картофеля, чтобы накормить тринадцать тысяч заключен­ных! И не скажешь, что они не были голодны, когда, черт побери, почти все постоянно не­доедают!

– Для этого должны быть предпосылки, – пустился я в опрометчивое теоретизирование. (Как раз по этому поводу Палмино высказывался предельно ясно: «Ни один майор никогда не должен высказывать мнение, которое кому-то может показаться оригинальным».) – Они привыкли получать пищу прямо из рук. В них воспитано чувство апатии к любой работе. Это ведь так понятно.

– Я не в состоянии даже попытаться это понять, – возразил Куилти, отрицательно качая головой, отчего пришел в колебательное движение и его многослойный подбородок. – Каж­дый должен работать – такова жизнь.

– Ну, рабочие – конечно, они должны работать. Но возможно, любимцы, – (чертовы любимцы, должен был я сказать), – подходят к этому примерно так, как мы с вами, доктор. Может быть, они считают себя – без всякого на то основания – офицерами и джентльменами.

– Вы полагаете, что врачевание не работа? – спросил опешивший Куилти. – По моему разумению, найдется не так уж много более отвратительных занятий, чем ковыряться в чу­жих гнойниках, заглядывать людям в глотки и совать собственный палец в их pons assinorum[14]!

– Вы правы, доктор. Абсолютно правы. И все же, не кажется ли вам, что есть сущест­венное различие между нами и обычными тружениками? Как вы правильно заметили, работа унижает, и если какая-то личность может позволить себе не выполнять никакую…

– У-ни-жа-ет? Я этого не говорил! Я люблю свою работу, майор. Но это вовсе не озна­чает, что я претендую на ложе из розовых лепестков. У меня просто есть работа. Она такая же, как и любая другая. У нее есть плохие стороны, как и у… Майор? Майор, что-нибудь не так? Вы не заболели? На вас лица нет…

Внезапная бледность выдала охватившее меня чувство страха. Всего в нескольких мет­рах от нас в окружении других членов бригады, носившей бревна, стоял Святой Бернар и пристально вглядывался в меня, явно намереваясь подойти. Улыбаясь, но все еще не веря собственным глазам, он двинулся в мою сторону.

– Встать в строй! – взревел конвоир.

Святой Бернар не повел и ухом.

– Белый Клык! Brüderlein, bist du’s?[15] – Его руки сомкнулись вокруг моих плеч в неимо­верно крепком братском объятии.

– Помогите! Охранник! – закричал я. – Арестуйте этого сумасшедшего! Оттащите его от меня! Бросьте его в одиночную камеру!

Дружеская улыбка на лице Святого Бернара сменилась миной недоумения. Пока ох­ранник тащил его прочь, я пытался мимикой и подмигиванием дать понять, что ему нечего бояться.

– Если вы хотите запереть этого парня в одиночку, то следует ли перевести куда-то в другое место Моусли? – обратился ко мне конвоир.

– Нет! Пусть Моусли остается. Вы наверняка сможете найти какое-нибудь место, где я мог бы допросить этого типа с пристрастием. Ладно, заприте его в моей квартире и поставьте у двери часового. И… – это я шепнул охраннику на ухо, – обращайтесь с ним не слишком грубо. Он мне потребуется в добром здравии. Я, с Божьей помощью, смогу отбить у него охоту набрасываться на кого бы то ни было. Чертовы любимцы, – проворчал я, повернув­шись к Куилти, недоумение которого в любой момент могло превратиться в подозрение, – должно быть, они все со сдвигом.

Такое оправдание выглядело слишком слабым объяснением этой стычки со Святым Бернаром, но Куилти оно, к счастью, удовлетворило. Оно даже заставило его оживиться.