Щенки Земли

Мы бросились вверх по лестнице в апартаменты Моусли. Святой Бернар выпрыгнул в окно как раз в тот момент, когда я запер за собой дверь и мог мигом последовать за ним, если бы не мой костюм. Он был напичкан таким количеством подушек, что протиснуться в окон­ный проем мне не удалось.

– Быстрее! – торопил Святой Бернар, показывая на далекие фигуры последних любим­цев, стекавшихся к Холму Игле, вокруг которого, казалось, разрасталось сияние розоватого света. – Господа уже там,

Выбираясь из костюма, я был вынужден сбросить и половину своего мундира, а затем выскочил на карниз под окном. Слишком поздно! Со всех сторон нас окружали вооруженные Динги!

Солдаты обступали Святого Бернара, и я бросил ему свою рапиру. Он храбро отбивался от их электрических пик, но его песенка с самого начала была спета. Охранники исправи­тельной тюрьмы выламывали дверь у меня за спиной.

Какой-то офицер с рукой на перевязи (настоящий майор Уорсингтон?) обратился ко мне в мегафон:

– Лучше прыгайте с карниза, Белый Клык. У нас есть приказ взять вас живым. Охране тюрьмы его не давали.

Вдали над гребнем Холма Иглы стали подниматься в небо первые возвращавшиеся лю­бимцы. Вскоре весь небосвод наполнился их великолепными, сверкающими телами. Золотой свет невообразимой красоты заливал всю сцену; даже солдаты армии Дингов повернулись, чтобы полюбоваться зрелищем. Это напоминало мне… что-то… что-то такое, чего я никак не мог осмыслить.

Однако Святой Бернар смог.

– Страшный суд!

Господа забирали к себе любимцев точно таким способом, какой Микеланджело пред­начертал шесть веков назад на стенах Сикстинской капеллы.

Дверь позади меня рухнула на пол, и я прыгнул в плен.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,

в которой свершается казнь, а затем возникает спор

Я в тюрьме Дингов – и не в переполненной, битком набитой Сен-Клу (которая при всем ее убожестве и вопиющей нищете отличалась хранимой самими стенами громадной чело­вечностью). Отнюдь нет. Высокая одиночная камера, стерильная, как операционная, лишен­ная запахов и звуков; здесь не на чем остановить взгляд: камера наполнена предвестьем. Я в ней не один. Нас со Святым Бернаром держат в заточении вместе, однако его состояние – зеркальное отражение моего, что лишь усугубляет ощущение отрезанности, одиночества, об­реченности. Будь с ним вместе даже целая толпа, было бы то же самое – осужденные на смерть всегда одиноки. Друзья не приходят постоять у виселицы.

Виселица…

Нет, давайте-ка пока оставим эту тему. Давайте поговорим о…

Святом Бернаре. Святой Бернар был повержен даже больше, чем я. Во всяком случае, его уныние было более заметным. Сначала потеряв поддержку Сворки, затем утешение, ко­торое давала ему горячо любимая Кли (последнее случилось из-за сотрудничества с презрен­ными Дингами), он стал терять волю. Он больше не реагировал на окружающее; он не пла­нировал новые побеги; он даже перестал петь.

Единственная возможность отвлечься от тревожных раздумий (я оставляю моим чита­телям возможность самим составить представление о предмете, поглощавшем все мое вни­мание) – глазеть из единственного окна камеры на полупустынную улицу глубоко внизу. Пя­тиместная виселица на переднем плане, хотя и не вполне доказательно, свидетельствовала о нахождении нашей тюрьмы в здании суда Сент-Пола, о котором с таким восторгом расска­зывал мне мой конвоир еще в самолете. Платформа виселицы на добрых два метра возвыша­лась над уровнем дорожного покрытия, а главный ствол, поддерживавший поперечины…

Мы еще вернемся к этой теме. А пока сосредоточим внимание на перспективе, откры­вавшейся позади виселицы. Весь долгий день мимо здания суда шествовали граждане – Дин-ги: женщины в длинных нескладных платьях и мужчины в костюмах из не по сезону плотной ткани. Однако их поведение было настолько уныло однообразным и скучным (большинство просто маршировали, ать-два-левой, ать-два-левой, ать-два-левой, вытягиваясь в длинные, медлительные, прямые шеренги), что я вскоре уставал на них смотреть и начинал считать проходившие мимо автомобили.

Это занятие было не таким уж скучным, как можно подумать, потому что разношерст­ные грузовики, джипы и тракторы, еще использовавшиеся Дингами (легковых автомобилей почти не было), представляли собой прекрасный материал для анализа степени разрухи. Эта процессия древних машин – грохочущая, дребезжащая, изрыгающая клубы черного дыма, двигающаяся не быстрее двадцати пяти километров в час – могла стать бесценным материа­лом для Ринтинтина. (Тому, кто не знаком с его работами, необходимо дать небольшое пояс­нение: Ринтинтин из Эроса – величайший современный создатель механических скульптур. Мне довелось присутствовать на самой первой – и единственной – демонстрации «Смерти вертолета». Это событие я, как сокровище, навсегда сохранил в памяти и с радостью дал бы его пространное описание, если бы не опасение, что в данный момент оно неуместно.)