Щепки плахи, осколки секиры

— Что тут рассказывать, — пригорюнился Мирон Иванович. — Плесни-ка еще, дочка. Славная штука медицинский спирт… И грудь смягчает, и душу успокаивает… Ну ладно, сначала в двух словах расскажу о Киркопии. Место, сами знаете, непростое. Степняк хоть и головорез, но с ними хоть как-то объясниться можно. А с киркопа что взять? Собака Жучка понятливее его. Одно слово — дети природы. Я, кстати, так к ним и относился, как к детям неразумным… Пробовал, конечно, на путь истинный наставлять. Только истины у нас и у них совсем разные… Лечил, само собой. Там ведь детская смертность под девяносто процентов была. А все из-за грязи да насекомых. Потом и они стали ко мне хорошо относиться. Народ отходчивый, зла не помнили. Жрать друг друга я их, правда, так и не отучил, но некоторые поняли, что это нехорошо…

— Человеческой речи их обучить совершенно невозможно? — поинтересовалась Верка.

— Бесполезно. Чего-то здесь у них не хватало, — Мирон Иванович потрогал себя за гланды. — На пальцах кое-как объяснялись… Одни получше, другие похуже. Как ни странно, но бабы у них понятливее мужиков были.

— А почему странно? — возмутилась Верка. — Это закон природы… В общем, людьми киркопы никогда не стали бы?

— Вряд ли… Я, конечно, в науках не шибко разбираюсь. Вы про это лучше у Льва Борисовича поинтересуйтесь.

Лева Цыпф был не из тех, кто стесняется своей эрудиции.

— Лично я считаю, что так называемые киркопы есть тупиковая ветвь эволюции гоминдов, то есть людей, — безапелляционно заявил он. — Наука знает несколько десятков таких видов, в том числе и неандертальцев, живших сравнительно недавно. Чтобы стать человеком, надо как минимум человеком родиться. Возьмем самый простой пример. У нормальных киркопов голосовые связки недоразвиты. Но раз в сто лет среди них может появиться выродок, голосовые связки которого будут издавать членораздельные звуки. Если этот признак закрепится в его потомстве, то через несколько тысяч лет оно окажется в более выгодном положении, чем немые соплеменники, а как следствие — естественным путем вытеснит их. Точно так же и со всем остальным — рукой, мозгом. Миром правит случай.

— Среди людей, значит, тоже какой-нибудь сверхчеловек может уродиться? — поинтересовался Смыков.

— Вполне вероятно… Но я попрошу больше не обращаться ко мне с вопросами,

— заторопился Левка. — Этим мы сбиваем Мирона Ивановича… Продолжайте, пожалуйста.

— Спокойной жизни, ясное дело, не было, — сказал гигант, во время незапланированной паузы успевший в очередной раз смягчить грудь и успокоить душу. — То одно, то другое… Да и где сейчас эта спокойная жизнь? Хотя надежда теплилась, что все как-то наладится. Потом вдруг начинаю замечать, что скудеет мой край. Реки вроде и текут, да рыба в них перевелась. От воды то тухлым яйцом, то нашатырем, то еще какой-нибудь гадостью разит. Озерцо одно я любил — такое чистое, что и не рассказать! Пуговицу на дно бросишь, и ту видно… Можете себе представить, что за пару недель оно в какую-то хреновину превратилось — не то жидкий ил, не то густая грязь. Леса на глазах засыхают, словно их дустом посыпали. Земля везде была что твое масло — что хочешь в нее сажай. А потом вдруг в пустыню превратилась — где камень сплошной, где зола летучая… Потом уже форменные ужасы пошли. Прибегают раз ко мне киркопы, от страха трясутся, за собой знаками зовут. Побежал я вместе с ними. Там невдалеке поселок большой был, по их понятиям, почти что город. И вот гляжу я, на этот поселок как бы каменная гусеница надвигается… До сих пор не знаю, с чем это зрелище сравнить можно. Представьте себе, что Китайская стена вдруг ожила и, как змея, на Пекин ползет. Да ведь и ползет-то она не сверху, а снизу, из долины, супротив законов притяжения. И что еще меня за душу задело — ползет это чудо невиданное вроде бы поверху, но ясно, что девять десятых его под землей таится, как у айсберга морского… Вот так и пошло чуть ли не каждый день. То вся Киркопия, как волна, играет, то горы в бездны обращаются, то каменный град сечет, да такой, что сначала в небо с земли летит, а уж после назад возвращается. Разве в таких условиях жить можно? Ну скажите?

— Я думаю, нельзя, — согласился Цыпф, очевидно, вспомнив, как в Будетляндии их самих чуть не сгубило нечто похожее.