Щи и жемчуг

Ночью кто-то подбрасывает под ворота монастыря маленькую, наверное, даже грудную девочку. Ее, конечно, отдают нам, потому что у мамы уже есть я. Подумаешь, еще один ребенок?

А мы так и думаем. Мама оставляет меня с Машей, Маша много плачет, но мне нравится с ней сидеть, потому что теперь я — большая. Мама покупает ей пеленку розового цвета, хотя мои все — цвета ряженки. Я очень завидую, но Машу все равно люблю.

Я не знаю, сколько времени мы с ней живем, но я уже считаю ее своей сестренкой и совершенно искренне предлагаю маме оставить ее с нами. В этот момент появляется мать Маши и забирает ее у нас.

Мы уезжаем из монастыря, я рисую для бабушки картинку, но теряю ее перед отъездом. Я расстроена, какая-то из монахинь пытается меня хоть как-то утешить: “Хочешь красивую открытку? Хочешь вот ножик хороший? Больше у меня ничего нет. Хочешь, помолимся и рисунок найдется?”

Я уезжаю без своего рисунка, а потом внезапно он выпадает из занавески в плацкарте. Это был момент настоящей веры. Мама говорит: “Это просто совпадение, наверное, куда-то положили и забыли, а теперь он вывалился”.

Я рассказываю эту историю бабушке и вручаю рисунок, который проделал такой удивительный путь. Комната залита солнечным светом, бабушка кладёт картинку на швейную машинку и говорит: “М”.

IV

Новогодний вечер.

Я лежу на задвинутых стульях под столом. Обычно так лежит кот, его никто не может найти. Меня тоже никто не может найти. И не ищет.

Мама с бабушкой кричат друг на друга, долго, мама крушит какие-то предметы. Я чувствую, что больше не могу справляться с этим, и незаметно для себя начинаю смеяться. Пытаюсь заплакать, но ничего не получается. Я продолжаю смеяться, и этот смех пугает меня. Мне кажется, что я схожу с ума. Почему я смеюсь, ведь они ругаются?

Я уже знаю, что будет дальше. Успеваю выхватить кусок запретной колбасы (ее нельзя есть, потому что она не наша, а бабушкина, и вообще — пост). У колбасы очень яркий запах, сильно копченая, не очень вкусная, но хочется есть, поэтому я довольна и этим.

“Собирайся!”

Мы выходим в холодную зимнюю ночь. Я не задаю никаких вопросов. Мы просто шатаемся по городу. Мама пытается найти место, где мы могли бы переночевать. Конечно, нигде нет мест или ничего не работает. Заходим в какую-то больницу, конечно, нас из нее выставляют.

Мама покупает мандарины. Продавщица в ларьке улыбается нам и говорит: “С Новым годом!” Мне становится легче и веселее.

Мы где-то на другом конце города. Пустырь. Сугробы и ветер. Я вижу случайную пару — мать с сыном. Кажется, это моя учительница по труду. Она меня не очень-то любит: мама делает почти все работы за меня, ведь я все испорчу, а у нас нет денег на новую ткань. Учительница что-то грубо говорит своему сыну и тащит его за руку. Я не здороваюсь с ней.

Так и не найдя ночлега, под утро мы возвращаемся. Мы идем по мосту, который соединяет центр с нашим районом. Это единственная дорога домой.

Мама видит на столбах объявления проституток. Она забирается на перила моста и начинает срывать эти объявления. Я цепляюсь за нее, кричу: “Мамочка! Мамочка! Пожалуйста, не надо! Ты упадешь”. Рыдаю, но мать лишь отталкивает меня в сторону, сказав мне что-то грубое.

Мы заходим домой. Бабушка смотрит на нас мрачно.

V

Мамины длинные волосы. Темный блонд, коса до пояса, которая завораживает меня. Она носит их весь день собранными под заколкой. И только вечером перед сном снимает ее, тогда волосы распадаются на гладкие плавные волны.

У мамы есть челка. Она завивает ее, когда уходит по делам, поэтому на плите всегда стоит эмалированная желтая чашка с бигуди, а на столе чашка с малиновыми защелками. Каждый раз когда кипят бигуди, мама достает их специальной ложкой с дырками.

“Что у тебя за прическа вечно? Почему редко завиваешься? Ходишь с этими патлами вокруг лица!” — бабушка не оставляет мать без критики.

Однажды мама заболевает, ее волосы начинают редеть, на голове появляется большая лысина. Маме около 30, мне она кажется всегда молодой и очень красивой.

“Оставь меня в покое! У меня на голове уже лысина от такой жизни!” — кричит мать в ответ на очередные бабушкины претензии.

В это же время на уличных столбах начинают появляться предложения о покупке волос. Мама находит одну из таких парикмахерских, и мы отправляемся туда, чтобы продать ее роскошную косу.

Я иду вместе с ней, чтобы попрощаться с красотой. Косу отрезают, складывают, взвешивают — легкие светлые волосы почти ничего не весят. Сумма оказывается смешной, совсем не такой, какую мы ожидали. Ее не хватит ни на что. Я чувствую глубокое отчаяние и потерю. Стараюсь не плакать по дороге домой и не горевать каждый раз, когда мама наматывает на бигуди сильно укоротившиеся локоны.

На каком-то из семейных праздников мама играет на пианино и поет для гостей. “Распустила волосы. но не слышно голоса”. Бабушка передразнивает ее: “Отпустила волосы, но не слышно голоса” и смеется.

VI