Щит веры – воину-защитнику в помощь

Неизмеримая благодарность «к этим простым, внешне грубым и малограмотным людям» переполняла Евгения. И особенно он был благодарен тёте Мане. Облик её был описан им в следующих словах.

«Это была удивительная женщина, по-видимому, одна из тех праведниц, которые рождаются на Руси, и, обладая истинно нравственным величием, живут, никем не замечаемые, и творят добро всю свою жизнь в повседневных делах своих. Пожилая, по-видимому, лет за пятьдесят, немногословная, спокойная, удивительно уравновешенная при всех жизненных обстоятельствах, она словно что-то знала, чего не знали другие, и это что-то ставило её выше той среды, в которой она жила. Она делала своё дело. Непрерывно, каждодневно, не прерывая его ни на одну минуту. И всегда была уверена в том, что и как ей надо было сделать. У них с Климом не было детей. Но она с одинаковым вниманием распространяла свою ласку и заботу на всех детей сестры и на неё и вообще на всех и вся, с кем она соприкасалась в той или иной ситуации. И не словами это выражалось, а именно делами, подчас трудными, хлопотливыми, но для неё обыкновенно естественными. Если бы она их не делала, то не была бы тем, чем она была — человеком необыкновенной, редкостной души, которая была дана ей как Божий дар. Была ли она религиозна? Внешне да, впрочем, как и все остальные крестьяне той небольшой деревни, в которой я очутился. Здесь справлялись и так или иначе отмечались все значительные религиозные праздники. Где-то была церковь, в которую ходили. Но что касается тёти Мани, то в ней, я думаю, была какая-то иная, своя вера, и эта вера, может быть, даже не вполне ею осознаваемая, была для неё реальной и несокрушимой жизненной опорой. И, мне кажется, в основе этой веры была древняя как род человеческий и необычайно отчётливо выраженная любовь к людям. Она как бы сконцентрировалась в этой простой женщине, сгустилась до предела и реализовалась во всех делах и поступках её».

Евгений не расшифровывает, что именно он вкладывает в выражение «своя вера». Можно предположить, что речь идёт о той вере, которая при глубоком усвоении переходит на уровень личной убеждённости. Человек поступает по вере не только потому, что так его учили, а потому, что иначе он поступать не может. Истины веры он переживает не как внешнее интеллектуальное знание, а как нечто органически сродное глубинным запросам своего духа, то, без чего невозможно оставаться самим собой.

Эпизод третий. Ценой невероятных усилий Евгений и ещё несколько бежавших из плена прорвались к своим. Они надеялись на братский приём, но вместо братских объятий их ждал штрафной батальон.

В то время к солдату, побывавшему в плену, относились как к предателю. Не имело значения, что вины рядового солдата, подчинившегося приказу общего отступления, не было. Решающим был сам факт нахождения в плену.

После освобождения из плена солдата нередко ожидал концентрационный лагерь, устроенный «своими». Евгения ждал штрафбат. Штрафников — солдат штрафного батальона — бросали на самые трудные участки фронта, прохождение которых предполагало самые большие потери.

Трудно даже представить уровень и масштаб того травматического опыта, той обиды, которые могли обрушиться на человека в подобном положении. Трудно представить, что может пережить человек, который прошёл через огонь, воду и медные трубы, чтобы прорваться к своим, и который получил от своих же холодный приём и наказание, сопоставимое со смертельным приговором.

Итак, Евгений — боец штрафбата. Психика бойцов, находившихся на передовой, видящих смерть во всех её самых обнажённых обличьях, находилась под риском деформации. Однажды во время конфликта с другим бойцом Евгений крикнул ему: «Отойди, сволочь! А то сейчас как дам автоматом!..» И тут же Евгения пронзила мысль о дикости подобной угрозы. Дикое чувство, которое владело им тогда, родилось на переднем крае фронта. «Беспощадность, искажённый взгляд на свою и чужую жизнь как на нечто незначительное — вот страшная метаморфоза человеческой психики на войне». Но психика Евгения не была подвергнута тотальной деформации.

Однажды с ним произошло событие, по силе сопоставимое с описанным выше цветением нетленного цветка красоты (не этот ли цветок цвёл и плодоносил в душе тёти Мани?). Событие развивалось следующим образом.

После боя, на полосе, находившейся между немецкими и советскими войсками, был обнаружен раненый боец. Раненый стонал и звал на помощь не один час. Что с ним делать — было неизвестно. «Дело в том, что раненый лежал посреди минного поля, и местность была открытая, хорошо просматриваемая и с нашей, и с немецкой стороны». То есть спасающие раненого должны были пойти на риск, уровень которого можно обозначить как смертельный, — в случае обнаружения перед спасающими открывалась перспектива быть накрытыми прицельным огнём.