Шедевр

— Думаю, он составит окончательное мнение, когда я подготовлю фильм, — наконец ответила я.

Интервьюер фыркнул.

— Как он с вами обращался? Надеюсь, он не поселил вас в галерее вместе с остальной своей коллекцией?

— Боюсь, что сначала так и было, но на выходные он отвез меня в Колорадо.

— То есть вы не выступали перед публикой?

— У меня было несколько частных показов.

Интервьюер продолжал всезнающим тоном:

— А вам не кажется, что в том, чтобы продавать себя на аукционе, есть что-то провокационное? Или мы все были свидетелями обыкновенного рекламного трюка?

Не знаю, почему я согласилась на это интервью сразу после возвращения домой.

— Знаете, я всегда говорю, что мое творчество носит исповедальный характер, но я не являюсь его темой. Я воспринимаю себя как посредника для передачи зрителям моих идей — той же канвой, если угодно. Основа моего искусства — новый взгляд на знакомые вещи. Первое впечатление, которое составляет девяносто девять процентов нашего мнения, открывает только один из аспектов произведения.

— Не секрет, что за последнюю неделю пресса чрезвычайно интересовалась, — если не сказать больше, — вашими отношениями с Эйданом Джероком, курирующим этот проект. Можете ли вы пролить свет на этот вопрос? В конце концов, вы в наших творческих кругах являетесь блистательной парой. Любые изменения в вашей жизни попадают на страницы журналов и газет.

Этот вопрос нельзя было назвать деликатным. Я старалась не раздражаться, но мой голос все равно поднялся на октаву выше.

— Это, честно говоря, не ваше дело. Эйдан Джерок сейчас в Нью-Йорке, работает над новым проектом, связанным с продажей произведений искусства.

— Эстер Гласс, боюсь, наше время истекло. Спасибо, что были с нами в эфире и добро пожаловать обратно в Лондон.

— Это не их собачье дело!

Я сидела на заднем сиденье автомобиля и говорила по телефону с Кэти.

Она помолчала.

— Ты уже видела газеты?

Они лежали у меня на коленях, и на первой полосе каждой из них я узнавала себя. Журналисты запечатлели мое появление в аэропорту Хитроу вчера ночью: черная одежда, темные очки, губы сжаты в тонкую линию. Я напрасно старалась уснуть в самолете. Ко всему прочему, «Таймс» и «Телеграф» добавили к этой фотографии еще одну, поменьше: поэтичная охапка белых лилий на снегу. К фотографии прилагалась надпись: «Символический мемориал, воздвигнутый Эстер ее отношениям с Эйданом Джероком».

Кэти благоразумно воздерживалась от расспросов, и я тоже ничего не пыталась объяснить.

— А «Кларион» у тебя есть? — нерешительно спросила она.

Заголовок на первой странице гласил: «Гейша от искусства летит домой».

— Да. Слишком большая плата за положительную рецензию Джона Херберта в прошлом. Он оказался самым большим негодяем из всех своих коллег.

— Нет, я имела в виду статью внутри, — нервно проговорила Кэти.

Я почувствовала тошноту и открыла газету. Там, на третьей странице, в ряд красовались все три рисунка, которые я выкупила у Кенни Харпера. Под ними был такой текст:

Теперь, когда Эстер Гласс продала себя, мы предоставляем вам возможность ознакомиться с некоторыми ее произведениями. У «Клариона» имеется доступ к высококачественным репродукциям этих трех ранних шедевров (!), которые будут переданы счастливцу, придумавшему для них наиболее удачное название. В голову почему-то приходит название «период творческого становления».

Как всегда, когда на горизонте маячили стресс и эмоциональный срыв, я с головой окунулась в работу. Я закрыла дверь в мир, в котором на мои окна круглосуточно обращены десятки фотоаппаратов. С этого момента до открытия выставки я не хочу больше слышать ни одного слова о прессе. Накопилось слишком много проблем, с которыми предстояло справиться, и я решила отгородиться от них. Наверное, я была неправа, когда говорила, что смогу играть с репортерами по их правилам. Эйдан как в воду глядел: чем больше «желтые» издания интересуются моим искусством, тем кровожаднее они становятся, а у меня нет достаточного количества внутренних ресурсов, чтобы быть их донором. Меня необычайно расстроил и удивил тот факт, что Кенни продал им копии рисунков. Я все-таки не сумела остановить его. Я могла бы подать на него в суд, но какой смысл? Рисунки теперь выставлены на всеобщее обозрение. По крайней мере, у меня находятся оригиналы. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем журналистам надоест обсуждать отношения Эйдана и Эстер и они переключатся на связанные с рисунками темы. И раскопают все тайны моей юности. Я знала, что это всего лишь вопрос времени.