Шекспир, Жизнь и произведения

Этот вопрос до такой степени запутан, что ни один из приведенных взглядов не решает дела. Между тем как в старых пьесах есть, несомненно, места, недостойные Шекспира и напоминающие Грина, и другие, как по содержанию и поэтическому стилю, так и по стиху чрезвычайно похожие на Марло, в них все же встречаются места, не могущие принадлежать никому другому, кроме Шекспира. И между тем, как изменения и распространения, находящиеся во второй и третьей части "Генриха VI", носят сплошь и рядом явственную печать превосходства и как по духу, так и по стилю и стихотворной форме должны быть признаны шекспировскими, в них попадаются другие, положительно не шекспировские, гак что их почти с достоверностью можно приписать Марло; следовательно, или Марло должен был участвовать в переработке, или же текст его был так небрежно передан в старейших пьесах, что здесь он выступает исправленным и дополненным по первоначальной рукописи.

Непостижимо, каким образом столь выдающийся критик, как мисс Ли, автор большой работы об этих драмах (в "New Shakespeare Society Transactions" 1875-76. стр. 219-303), или же комментатор эрвинговского издания могут приписывать Шекспиру все изменения, внесенные в окончательный текст. Между ними есть такие, относительно которых я с уверенностью решаюсь утверждать, что они сделаны не им.

В старых пьесах не попадается ни одной строки на иностранных языках. В шекспировских же то и дело встречаются прибавленные позднее латинские фразы или восклицания и одно французское изречение. Если издание старых пьес предпринято на основании текста, записанного по слуху, то весьма естественно, что иностранные выражения были непонятны и потому выпущены. У Марло, как у Кида и других старейших драматургов, такие иностранные фразы встречаются необыкновенно часто; они употребляются кстати и некстати и всюду сильно противоречат более здравому вкусу нашего времени. Марло был способен заставить умирающего провозгласить французскую или латинскую фразу в то время, как он испускает дух, что здесь случается два раза (смерть Клиффорда и Рутленда); Шекспир, никогда не украшающий себя неанглийскими выражениями, конечно, ни за что не вложил бы подобных оборотов речи в уста умирающему и еще менее решился бы прибавить их к старейшему, чисто английскому тексту.

Есть и другие прибавления, по-видимому, лишь восстановившие прежнюю форму, такие например, которые не вносят, собственно, ничего нового, а только развивают, и развивают даже многоречивее, чем это необходимо и согласно с эстетическим вкусом, уже ясно выраженную мысль. - В подобных случаях первоначальный их пропуск безусловно объясняется требованиями сценической постановки. Примером может служить длинная реплика королевы Маргариты во второй сцене третьего акта, написанная заново, за исключением первых четырнадцати строк.

Но есть еще один разряд прибавлений и изменений, которые озадачивают исследователя, так как в них с полнейшей очевидностью выступает стиль Марло. Если эти прибавления действительно принадлежат Шекспиру, то остается заключить, что он находился здесь под таким влиянием Марло, которое должно в высшей степени поражать нас.

Уже Суинберн отметил, до какой степени стихи, составляющие начало четвертого действия второй части, похожи на Марло по выбору слов, по звуку и фантазии; но как ни характерны строки {Русские цитаты из Шекспира приводятся по переводам, помещенным в последнем издании Гербеля, за исключением пьес "Король Иоанн", "Ричард II", "Генрих IV", "Генрих V", "Юлий Цезарь" и "Антоний и Клеопатра", которые цитируются по Кетчеру.}

And now loud howling wolves arouse the jades

That drag the tragic melancholy night.

(И волки с громким воем гонят кляч,

Что вечно грустную таскают ночь),

они все же не единственное из прибавленных мест, указывающее на Марло. Как раз прибавление к репликам Идена, в конце 4-го действия, напоминает его же. Эти строки:

Сравни потом наш рост: ты много меньше;

Что у тебя рука, то мне лишь палец,

Нога лишь прут в сравненьи с этим дубом и т. д.

и особенно самая заключительная реплика:

Умри - проклятие тебя родившей!

А я, как тело проколол мечом,

Так в ад твою хотел послать бы душу.

Я за ноги стащу тебя до кучи

Навозной, что твоей могилой будет.

Там, злую голову твою отрезав,

Я понесу в триумфе королю,

А тело воронам оставлю в пищу.

Марловский пафос звучит в этой необузданности и жестокости, которые соединяются с свойственною Марло ученостью в строках молодого Клиффорда в последнем действии:

Ребенка ль встречу я из дома Йорка,

На мелкие куски его изрежу;

Как некогда жестокая Медея,

В жестокости искать я стану славы.

и в следующих, вложенных в уста Уоррику, в третьей части, во второй сцене IV действия:

Как некогда Улисс и Диомед,

Что ловко к Резуса кострам проникли,

И там фракийских коней захватили;

Так, под покровом этой черной ночи,

Убить мы незаметно можем стражу

У Эдуарда и его взять в плен.