Шёл разведчик по войне

 Миша любил профессиональные слова разведки. Любил знать их и произносить. Валерий Борисович был недоволен этим пристрастием, даже сердился — боялся за Мишу: а ну как ненароком сорвётся такое словечко с языка во вражеском тылу, как объяснишь откуда знаешь, чем оправдаешься? Однако Миша постоянно отлавливал их и в разговорах с теми же Валерием Борисовичем и Владимиром Семёновичем, хотя и Валерий Борисович и Владимир Семёнович их употребляли, во всяком случае, с ним в разговорах крайне редко. Основным источником жаргона были спецы, с которыми при необходимости Валерий Борисович его сводил. Это были специалисты по тактике разведки, по конспирации, по психологии общения, и по маскировке, и по минно–взрывному делу, обучавшие, в основном, безопасному передвижению по местам возможного минирования — чтоб ненароком на воздух не взлететь, и по топографии и по иным направлениям и специальностям, чьи консультации и наставления требовались Мише для выполнения очередного задания. Они не знали и не спрашивали как его зовут, даже в лицо смотрели очень редко и то не вглядываясь. Он тоже не знал их имён и должностей, однако не только знания, которые они преподавали ему, но и произносимые ими профессиональные слова и выражения он отлавливал и оставлял в своей памяти.

 Знание и употребление этих слов причисляло его к избранным, к касте разведчиков. А во вражеском тылу вспоминая и употребляя их, хотя и не вслух, пусть только мысленно — он не был одинок, осознавал, что эти слова знают и произносят те, кто сейчас на нашей территории, кто помнит и беспокоится о нём, кто желает ему удачи в разведке и кто хочет, очень хочет, чтобы он каждый раз возвращался. Эти слова были ниточкой, всегда и везде связующей его со своими.

 Хотя знание, конечно, рискованное.

 Одноклассник его, Сашка Пышкин на этом сгорел. На «глубокой разведывательно–поисковой операции». Александр Сергеевич Пышкин, который лишь одной буквой отличался от великого поэта, лучший ученик и самый уважаемый парень в классе. Его каждую осень на пионерском сборе класса единогласно выбирали председателем совета отряда. Потому что не был зубрилой и не возносился от своих успехов, несмотря на то, что иных оценок кроме «отлично» не только в табеле, но и текущих никогда у него не было.

 В посёлке возле станции, где Сашка вёл разведку, стационарное наблюдение, жили муж с женой Дудоровы, Максим и Надежда. У Максима один глаз вовсе не видел и другой был крепко подслеповат. Сам Максим о своём недуге так говаривал.

 - Зрения моего совсем мало. Стакан вот вижу, а рюмку уже нет.

 И поступал соответственно. На рюмку ноль внимания, зато на промысел стакана сил и времени не жалел. Надо отдать ему должное, лентяем он не был и дома работал, и на стороне брался за всякую работу, и лёгкую, и тяжелую, и грязную, и чистую, лишь бы она не требовала острого зрения, да за труды подносили стакан. В одну из таких отлучек спросила Надежда у Сашки.

 - Клоуна моего, ясноглазого, не видал?

 Сашка в тон ей ответил.

 - Видал. Проводит глубокую разведывательно–поисковую операцию.

 - Это в самую точку сказано, — согласилась Надежда. — Раз так, то скоро его не жди. И разведает, и поищет, и найдёт во что поглубже и до краёв. Ой прав ты, Санёк, ой как прав. В такую глубину порой уходит, что не знаю, как удержать и как вытащить. Бога молю, только бы не спился.

 Меж тем Надежде выражение понравилось и она, если кто про Максима спрашивал, частенько отвечала.

 - Нет его. В глубокой разведке он.

 И в непродолжительном времени зацепился слухом за те слова любознательный человек. Посмеялся, похвалил и полюбопытствовал: сама, мол, придумала или слышала от кого?

 - Да Сашка–пе`чник придумал так про него говорить, — без задней мысли ответила Надежда.

 Придумал или научили? Это ещё надо выяснить.

 Случайно ли обмолвился Сашка, или понадеялся, что не услышат сказанные слова те уши, которым их слышать не предназначалось, или иная какая причина была, теперь уже не спросишь. Но стоила та обмолвка ему жизни. И хорошо разработанное мероприятие загубил. Из- за одного неосторожного слова.

 А отлажено всё было хорошо, можно сказать, идеально.

 На склоне горы у железнодорожной станции во время боя сгорела усадьба, осталась от нее только русская печка. Хозяин со старшим сыном воевал в Красной Армии, хозяйка с меньшими детьми эвакуировалась, когда подходили немцы. Сашка под легендой бездомного сироты поселился в этой печке и жил в ней с конца марта и до самого ареста. В боковине печки выбил кирпичи, якобы окошко для света и свежего воздуха, и сквозь эту амбразуру станция перед ним как в кинотеатре на экране из первого ряда. В бинокль же и номера вагонов спокойно читать можно. А что бы блики от линз бинокля его не выдали, окошко завесил фрамугой с уцелевшим стеклом. Если и мелькнёт что, так и объяснять нечего: качнулась фрамуга и от неё солнышко отразилось.