Шёлковые тени Паутины

Грань между снами и земной реальностью расползалась, два мира уже нашли общие точки. Осталось сделать последний шаг…Сегодня… Сейчас…

***

Благодаря девчонкам, стол во дворе ломился от еды. Два ведра маринованного для шашлыков мяса охранялись мастиффом. Или он просто ждал удобного случая сожрать его. Мальчишкам наполнили надувной бассейн. Инга объявила день лени и качала по очереди малышей, заодно присматривая за хитрым псом. Я уже совсем пришла в себя и, собрав в чемоданы подарки для мальчишек, всё-таки записала сны.

Я изменилась. Я поняла, что жила неваляшкой, уворачивающейся от неудобных моментов жизни. Что моя неодинаковость не являлась моим кредо. Это была всего лишь удобная лазейка, которой я оправдывала свою несостоятельность в карьере и личной жизни. И с лёгкой готовностью отбрасывала её, как только она становилась неудобной. Как тогда… Когда однажды пронзительный звонок разрывал тишину раннего утра, пока я не открыла дверь…

…На пороге стоял полицейский. Меня приглашали быть понятой. Этажом ниже, у той девушки, что всегда прятала синяки под огромными тёмными очками, что-то случилось. Накануне мы вместе поднимались в лифте. Её четырехлетняя дочка пряталась от меня за маму, высунув только курносый носик. И смотрела на меня недетским взглядом. Её мама, молодая женщина, невысокая и худенькая, как подросток, неуверенно, постоянно извиняясь, попросила взять к себе девочку на ночь. Её алкоголик муж собирался отмечать день рождения, придут его собутыльники. Она переживала за дочь… Я отказалась… Я ждала в гости любовника. Он и теперь еще дрых в комнате. А я, взяв паспорт, спустилась с полицейским этажом ниже…

Избитая женщина в разорванном халате сидела на полу и держала на руках дочку. Вся в крови с глубокими порезами на руках, она молча качала свою дочь. Девочка была мертва. В комнате в луже липкой крови лежал с ножом в горле её муж. Дальше ещё два трупа. У одного проломлен череп, видимо сковородой, что валялась рядом среди остатков жареной картошки. Другой, с осколками стекла в лице, сидел за столом, как будто уснул, уткнувшись в острые края разбитой бутылки. Женщина молчала. Рядом в крови валялся сотовый, с которого она вызвала полицию. Испугавшись, что её любимую дочку, единственную её радость, отдадут в детдом, она… задушила её… Поняв, что натворила, она схватила ребенка и целовала его, и качала, и баюкала…

Позже не без труда я узнала, что муж продавал дружкам за выпивку свою жену. Она детдомовская и эта однушка принадлежала ей, а мужик присосался к ней из-за квартиры, как пиявка. В тот день женщины им оказалось мало… Или мало оказалось водки алкоголику-папаше… Он продал дочь… Видимо, в тот момент женщина сошла с ума. Она не ждала больше ни от кого помощи… Решилась попросить её у меня, а я… И она справилась, как смогла…

Я недолго корила себя за то, что не забрала девчушку в тот вечер к себе. Я вообще всегда избегала эту женщину, хоть и знала, что в её семье всё неблагополучно. Но ведь не принято лезть в чужую жизнь, вмешиваться в чужие семьи. Это так удобно… Ни к чему не обязывает… Не обязывает быть человеком… Не обязывает сопереживать… Не доставляет хлопот… А потом я совсем выбросила из головы этот случай. Ну чего не бывает… Такая у них судьба…

И вот сейчас перед глазами стоят поседевшие волосы молодой женщины… Я больше не хочу забывать это… Я буду жить с этим… Если бы только я могла всё исправить…

***

– Мы дошли? Что это было?

Паук улыбнулся ярко вспыхнувшими звёздами глаз. Его мыслеформа ласково, с любовью, ободряла и восхищалась мной. Паша! Ну чему ты восхищаешься? За что ты меня любишь? Я – ужасный… мерзкий… человек.

– Но не до конца. Осталось чуть-чуть.

Охнув, что хуже уже быть не может, я полезла по подставленной лапе. Что-то подсказывало – игры кончились. Почему-то не хотелось резвиться. В солнечном сплетении совесть сконцентрировалась в колючую шаровую молнию. Её острый разряд, серебряный, как прядь волос несчастной женщины, жестоко бил в сердце, поддерживая ноющую выматывающую боль… Так болит только совесть… и вина… перед всеми… за всё… Я легла на спину мохнатого друга, перебирая между пальцами его шерсть, ставшую в два раза короче и темнее.

Паук планировал к огромному горному массиву. Снаружи он выглядел странно. Как будто в самый его центр с небес с огромной силой воткнули копье и расковыряли горы, расколов их на рваные острые пики. Они, как поставленные в горшочек карандаши, рассыпались от центра под углом, и замерли, образовав что-то вроде обрамления колотой раны, уходящей в самое сердце планеты. И вот теперь мы были внутри этой раны.