Шелковый путь

Заметив юрты, бородач позади его завопил: «Аттан! Аттан! Держите!» Выскочило несколько джигитов. Ошакбай понял: стычки не миновать. Неподалеку старуха пряла пряжу, соорудив над головой тень из трех жердей, накрытых шкурой. На всем скаку он вырвал одну жердину, с размаху обеими руками сломал ее о седло, оставив у себя толстый конец. Получилось подобие дубины. Отдохнувший скакун стремительно поднялся на косогор. Ошакбай попридержал его, стал поджидать бородача. Тот, должно быть, понадеялся на свою силу, а может быть, кончились стрелы, так что, вытащив из-под колена дубину, он с ревом бросился на беглеца. Вспыхнула короткая стычка. Ошакбай успел загородить голову жердиной. Дубина, залитая свинцом, опустилась со страшной силой. Ладонь Ошакбая горела, как обожженная, заныло плечо. Бородач по инерции проскочил мимо, и беглец, выиграв момент, поскакал рядом, бок о бок. Испытанным приемом копейщика он ткнул жердиной врага слева в грудь. Удар был неожиданный и сильный. У бородача расширились глаза, закатились под лоб. Лицо его сразу посерело, точно выцветший чапан, и он застыл в странной позе, как от удара копытом. Когда Ошакбай круто развернул коня, то увидел, что противник медленно заваливается набок, скатывается с седла… Ранней весной на деревьях, бывает, нежатся на солнце змеи. Они долго висят вниз головой, цепляясь хвостом за ветку, а потом вдруг медленно срываются вниз, оставляя на дереве дряблые шкуры. Тяжело спадавший с рослой гнедой лошади бородач напомнил Ошакбаю такую змею. Свинцовая дубина выпала из деревенеющих рук, щит отлетел в сторону, а сам хозяин тяжело рухнул на землю. Пустой колчан остался болтаться на луке. Ошакбай поскакал прочь, уводя на поводу рослого гнедого коня…

Остальные преследователи, растерянные, ошеломленные, подскакали, столпились вокруг бородача, торопливо спешились. Послышался скорбный вопль, похожий на плач по мертвому. Никто уже не решался преследовать дерзкого кипчака. То ли побоялись, то ли поняли, что дальнейшая погоня бессмысленна. Такой дорого возьмет за свою жизнь. Погоня отстала, двинулась обратно. С воем, плачем, проклятиями.

Теперь Ошакбай ехал о-двуконь. Попеременно пересаживаясь то на одного, то на другого коня, он ровной рысью продолжал путь. Казалось, не будет конца и края пустынному пространству. Солнце зашло. Из мрачной пучины за горизонтом всплыла полная луна. Ковыль застыл в задумчивости. Безбрежные дали, днем колыхавшиеся волнами, теперь успокоились, погружаясь в сон. Какая-то умиротворенность разлилась по степи. Еще недавно обжигающий зной резко спал, раскаленный пустынный ветер затих, травы смиренно застыли, как конская грива, приглаженная широкой мозолистой ладонью. Нехотя покачивался лишь пырей у щеток скакунов. Только теперь почувствовал беглец страшную усталость. Однако не было видно ни дерева, ни холмика, где бы он мог устроиться на ночлег. На плоской как доска равнине отдыхать опасно. Он покружил еще, высматривая место для лежбища, так ничего и не нашел и спешился. Поводьями узды он спутал, как треножником, коней, уселся на пырей, развязал торсук, пожевал немного мяса. Потом улегся, подложив под голову седло.

Мириады звезд роились над головой. Сердце его сжалось от тоски. Он попытался заплакать, облегчить душу слезами, но слезы не шли. Сердце зачерствело от суровой жизни и горя. Суждено ли ему еще увидеть шумный, славный город Отрар? Суждено ли ему испить воды мутной Арыси и жемчужной Инжу? Ой-хой, все вспомнилось ему: и громадные зевластые сомы, подстерегавшие на отмели у водопоя ягнят; и полосатые дыни, звонко лопающиеся от спелости на бахчах; и дехканин, скрипучим чигирем качающий воду; и зловредные старухи, всю ночь не смыкая глаз сторожащие своих соблазнительных дочерей и внучек; и даже колючки родных мест, которые в детстве занозой впивались в пятки. Нещадный зной родных мест, от которого, бывало, кровь шла носом, был сейчас Ошакбаю милее любой прохлады. Каждый день на родной земле был чем-то примечателен. Многолюдные пиршества будоражили степь. За ними, как правило, следовали борьба прославленных силачей — палванов, состязания музыкантов — кюйши, соревнование ненасытных обжор и зычноголосых жарапазанчи — исполнителей обрядовых песен, представления сыпы, шутов, скоморохов — кызыкчи. А потом бывали еще степные рыцари, щеголи, краса и радость кочевого люда, — серэ! В молодости Ошакбаю приходилось видеть одного…

Однажды отец поднялся спозаранок и всех разбудил: «Приезжает серэ!» Был пригнан скот для заклания, приглашены старики, поставлена — после долгих разговоров — восьмистворчатая белая юрта для редкого гостя. На караульный холм отправили дозорного. Вскоре все было готово к встрече: скотина зарезана, кумыс взболтан в кожаных мешках, кымран — квашеное верблюжье молоко — перелит в чистые тыквенные бутыли. А гостя все нет и нет.