Шелковый путь

Послышался грохот барабанов. Он оглянулся. Баршын сидела на огромном тулпаре и, попеременно взмахивая руками, яростно била в два призывных барабана, висевшие на передней луке седла. Ленчики были в крови. Грохот нарастал. Так-так-так. Та-та-та. Ошакбай, чуя беду, поискал возле себя коня. А он ушел далеко, Ошакбай, спотыкаясь, задыхаясь, побежал к коню, ухватился за повод, вскочил в седло, ударил коня пятками. Тулпар не шевельнулся. Стоял как вкопанный. Ах, черт! Оказалось, что не сняты путы… «Так-так-так!» — грохотали барабаны. «Та-та-та-та!» — отзывалось эхо. Казалось, сейчас расколется голова. Он лихорадочно развязал путы, вскочил в седло и вдруг что-то вспомнил. Обернувшись, он крикнул Баршын, скакавшей по кругу:

«Остановись! Слезь! Под тобой тот самый таинственный конь — предвестник беды с двумя барабанами на луке седла! Мы ведь ищем его! Это не конь — оборотень! Черное горе! Беда-а!..»

Долго сидел на земле Ошакбай, растерянный и подавленный, вспоминая тягостный сон. Нельзя было больше мешкать. Все заметней светало. С трудом, шатаясь, он поднялся, распутал ноги коней, оседлал одного, другого повел на поводу и трусцой поехал вслед за тускневшим на западе месяцем. Ошакбай знал, что только эта дорога приведет его в благословенную страну Дешт-и-Кипчак…

14

В осенний месяц года зайца в Ургенче в Большом Шахском дворце заседал Государственный совет — Дуан-арз. На почетном возвышении в глубине зала на просторном золотом троне восседал всемогущий шах Хорезма Алла ад-дин Мухаммед. Сзади него стоял советник с тростниковым калямом — пером и свитком. Справа расселись старшие предводители войска, религиозные чины и высокородные беки, слева — кипчакские военачальники. Среди них был наместник Отрара Иланчик Кадырхан. Политически подчиняясь Дуан-арзу, он изредка обреченно присутствовал на этих многословных заседаниях. Государственный совет заседал уже не один час, однако никто не осмелился шелохнуться, многие с трудом подавляли зевоту. Только что закончил изнурительно длинную, благостно-наставительную речь сам Мухаммед. После него настал черед говорить бухарскому правителю с плешивой головой в форме дыни. Он раскрыл перед собой огромную, как сундук, книгу шариата — свод мусульманских законов, повесил на колено четки в два аршина длиной и важно откашлялся.

— Мой всемогущий шах! В старые добрые времена возражать правителю считалось кощунством, святотатством. Теперь же некоторые смиренные слуги аллаха вышли из повиновения. Иные беки-нечестивцы затевают смуту, бунтуют людей. К таким смутьянам не должно быть жалости ни на том, ни на этом свете. Пусть корчатся и скулят они в черной могиле! Злые козни самаркандского бека Османа многих сбили с пути праведного, начертанного пророком. Они как капля айрана, способная заквасить цельное молоко. Они как ветер, раздувающий пламя в угасающем костре. Нужно отсечь строптивую голову Османа и насадить ее на кол для устрашения всех богоотступников. Только тогда шах шахов — да продлится его драгоценная жизнь! — может пребывать в чести и славе, в спокойствии и довольстве. Только так можно держать презренную чернь в узде. Да поддержат и благославят нас священные духи!

— Истинную мудрость источают уста бека!

— Речь праведного мужа!

— Я всю ночь провел в благостных думах, — продолжал польщенный наместник Бухары. — В настоящее время с черного люда взимаются такие налоги: девичий зекет, жилищный зекет, хирман-зекет, топливный зекет, дорожный зекет, торговый зекет, воинский зекет. Этого слишком мало для поддержания святости в государстве. Многие шутя рассчитываются с налогами, а потом, не имея других забот, становятся на путь греха и разврата. Я предлагаю прибавить к перечисленным зекетам еще три вида. Следует срочно издать закон, по которому должны взиматься налоги: калым за недозрелых девушек, так называемый постельный зекет, которым должны облагаться супруги, имеющие более десяти детей, и зекет с бесплодных женщин. Под бременем этих налогов согнется строптивость черни. Пока дехканин или скотовод расплатится с ними, он не будет знать, где голова, где уши. Только тогда наступят покой и благоденствие в державе, о которых мечтали наши предки. Настанет благостный мир, мой повелитель-шах, и жаворонки совьют гнезда в чалмах праведников.

Бухарский бек кончиком чалмы вытер взмокшие виски и уголки губ, сдерживая дыхание, почтительно склонился в сторону трона. Пальцы его привычно забегали по гладким четкам.

— Слова похвальные, достойные внимания, — удовлетворенно изрек шах шахов.

Слово взял знаменитый полководец Тимур-Малик.