Шерлокиана. Смерть русского помещика и другие правдивые истории

Я подцепил ногтем лист мореной под дуб фанеры, покрывающий столешницу. Не без труда и боли приподнял. Механизма открывания ящика я не увидел – ни тяг, ни пружин, ни рычагов. Зато увидел лист пластика, закрепленный никелированными шурупами.

Современники, значит, озоруют. Интересно, балаган этот рассчитан конкретно на меня или на какого-нибудь другого постояльца миссис Носдах? Надо полагать, на меня, иначе – сплошь случайности и совпадения. Их слишком много, чтобы в них поверить.

Но давай-ка пройдемся по ступенькам. Моя статья, конференция, список мест возможного проживания, предложенный казначеем… Там было выделено – подчеркнуто: «Частный пансион на Бейкер-стрит». Я, естественно, клюнул. Как венец – рукопись. Рассказ Конан Дойла. Незаконченный рассказ. Мне предложили загадку, оставив право выбора – решать ее или нет. Меня пригласили в игру, не посвятив в ее правила.

Ах, миссис Носдах, миссис Носдах! До Хадсон вы не дотягиваете – та своих жильцов не обманывала, даже помогала, когда требовалось. А вы? Вы тоже в этой компании, где переглядываются, перемигиваются, недоговаривают. В бирюльки играете? А ведь пожилой человек!

Все это требовалось обмозговать, для чего самое время принять положение, наиболее располагающее к мыслительной деятельности, то есть горизонтальное.

Лежа в кровати и затягиваясь отнюдь не последней перед сном сигаретой – какой уж тут сон! – я думал о том, что, по-видимому, ответы на большинство имеющихся у меня вопросов можно найти в подсунутой мне подделке. Но я же не сыщик, чтобы разбираться, кто убил образцово показательного адвоката Генри Райдера? Это для Холмса сложность задачи равнялась «трем трубкам», а во сколько пачек сигарет она встанет мне? Да я помру от никотина!

Я протянул руку и взял с прикроватной тумбочки стопку пожелтевших листов. Прикасаться к ним было так же неприятно, как к промокашкам из школьных тетрадей. Выцветшие чернила. Ломкие края. Ощущение абсолютной подлинности. Кому-то эта «подлинность» явно встала «в копеечку».

* * *

«В тот холодный ноябрьский вечер 1890 года опустившаяся на Лондон темнота была еще непрогляднее из-за растворенного в ней тумана. Добропорядочные горожане спешили спрятаться от сырости и мрака за стенами своих домов, оставляя улицы и площади во власти ночи и ее обитателей – грабителей, воров и убийц, которым такая погода была только на руку: в кромешной темноте можно спокойно вершить темные дела.

Впрочем, я не прав, заявляя о всевластии преступников. Есть человек, который всегда заступает путь злу и пороку, и ночь ему в том не помеха. Кстати, и центр Лондона, и его окраины, и его трущобы, даже порождение кошмара – район доков, где живут и бедные честные труженики, и самые отъявленные мерзавцы, этот человек знает ничуть не хуже иного карманника, для которого шатание по городским улицам – составная часть его ремесла, да, ничуть не хуже, а может, и лучше. Этот человек – мистер Шерлок Холмс.

Я едва ли не ощупью пробирался по Бейкер-стрит, вспоминая наш утренний разговор с Холмсом.

– Я устал, Уотсон, – признался мой друг.

– Понимаю, – кивнул я. – Дело, которое вы закончили, было на редкость трудным. Оно отняло много сил.

– Как раз наоборот, – раздраженно сказал Холмс. – Я устал от бездействия, от бесцельного, а значит – бессмысленного и бесполезного времяпрепровождения. Вне работы я чахну, – в его голосе зазвучала жалобная струна.

– Почитайте газеты, – предложил я. – Криминальная хроника наверняка подбросит вам что-то необычное.

– Увы, – Холмс повел рукой в сторону небольшого столика, заваленного прессой. – Ничего утешительного. Тишина и покой. Можно подумать, в Лондоне перевелись сколько-нибудь стоящие преступники, поскольку не совершается сколько-нибудь стоящих преступлений. Кого-то ударили ножом в пьяной драке; повесившийся – несомненное самоубийство; лакей леди Сандерс похитил ее драгоценности и скрылся, но уже через час раскаялся в содеянном и явился с повинной. Какая проза, Уотсон! Временами мне кажется, что ничего, основанного на изощренном уме и дерзком воображении, уже и случиться не может.

– Мир как будто становится лучше, – заметил я. – Тому и вы причиной.

Холмс задумался, потом произнес удрученно:

– Отчасти вы правы. Но что теперь делать мне? Сетовать на превратности судьбы? Или… кокаин?

Этого я боялся больше всего. Мне становилось жутко от мысли, что настанет час, когда наркотик всецело подчинит себе тело и мозг моего друга, что придет время, и инъекции будут каждодневной потребностью, а не суррогатным заменителем напряженной работы сознания в периоды вынужденного безделья. Иллюзия станет реальностью, и это будет даже не начало конца, это будет конец.

– Так не годится, Холмс, – поспешно сказал я. – Оставьте эти мрачные мысли, ни к чему хорошему они не приведут. Когда я слышу такие речи, честное слово, меня подмывает втайне от вас совершить что-то противозаконное, лишь бы задействовать ваш мозг, вдохнув в него искру жизни вместе с загадкой посложнее.

– Ну что вы, Уотсон, – слабо улыбнулся Холмс. – Из вас не выйдет достойного противника.