Шесть баллов по Рихтеру

– Спасибо, – ответила я.

Фигуры направились к двери, не прощаясь. Я тоже ничего больше не стала говорить, а Вик вообще отвернулся к стене.

Лучше бы я тоже отвернулась. Но я зачем-то смотрела на переливающуюся черную ткань, которая сначала покачивалась, как покачивались бы плащи, накинутые на людей, а потом в одно мгновенье съежились и стекли черными лужицами в щель под дверью.

Я завизжала. Вик вскочил, но тут же схватился за спинку кровати, как будто иначе упал бы.

– Ты что? – спросил он.

– Они не люди, – прохрипела я.

– Да сейчас! – усмехнулся Вик. – Обычные охранники. А это костюмы у них такие, защитные. Оригинальные, конечно. Но визжать-то зачем?

– Это не костюмы! И это не люди! Они у двери превратились в лужу. Понимаешь ты? Превратились в лужу и утекли.

Вик посмотрел на меня внимательно.

– Ты что-нибудь здесь ела? Или пила?

– Ничего, – растерялась я. – Я же не знала, что тут можно. Я думала – потом.

– Значит, это не от еды. Значит, это твоя психика так реагирует на переход. Ничего. Погаллюцинирует и перестанет.

– Это была не галлюцинация! – разозлилась я. – Я все прекрасно видела. В твердом уме и здравой памяти. Тьфу. В смысле, наоборот.

Вик сел на кровать.

– А ты думаешь, тот, кто видит галлюцинацию, понимает, что это не реал?

– Ну не понимает, – согласилась я и резко устала.

– Во-от, – протянул Вик таким тоном, как будто это все объясняло.

– Что тебе стоило на них посмотреть, когда они уходили? Чего ты в эту стену пялился? Сейчас бы не подозревал, что я сошла с ума.

– Я не подозреваю. Я знаю, что у многих после перехода в этот мир бывают галлюцинации. Ну как будто реальность плывет. Но это быстро проходит, не бойся.

– А я, по-твоему, боюсь? Я просто тебе не верю.

– Блин. Я попадал под дождь тридцать три раза.

– Та-ак.

– Но я ни разу не видел тут нелюдей. Понимаешь? А людей с галлюцинациями – очень даже.

– Так ты и не мог видеть, – съехидничала я. – Если почаще смотреть в стену, ты и людей не увидишь.

– Ну все, – не выдержал Вик. – Ты, говорят, зато аптечку видела?

Я кивнула и подошла к откинутой панели.

– Так, вот. Тебе что нужно?

– Антигриппин. Есть?

Я нажала на кнопку с красным крестом. Из стены выехал ящичек с таким же. Я открыла крышку и начала осторожно перебирать пахнущие аптекой упаковки.

– Это бинты, это салфетки, это от сердца. А, вот. Антигриппин. Обычный. Давать?

– Нет, – помотал головой Вик. – Сама съешь.

– Как сама? – растерялась я.

– Ртом! И водичкой запей.

– Зачем?

– А зачем ты идиотские вопросы задаешь?

Вик проглотил таблетку, не запивая. Разжевал ее, как конфету или кусок сахара. Мне даже показалось, что не без удовольствия.

– Тебе не горько? – спросила я.

– За бесцельно прожитые годы? – уточнил Вик.

Я подумала, что где-то слышала эту фразу. Может, в каком-нибудь старом фильме. Мы с мамой раньше часто смотрели старые фильмы. Мне нравилось, ей тоже. Отвлекало от проблем и грустных мыслей. Ведь там была совсем другая жизнь. Жизнь другая, а люди такие же и чувства те же.

Если бы я знала, что тогдашние наши проблемы скоро покажутся смешными и наивными! Если бы я знала, что скоро останусь в той квартире и без мамы, и без отца. Только старые фильмы смогу смотреть по-прежнему. Смогу, но не захочется.

– А еще, – зачем-то сказала я, – горько было на свадьбах.

– А еще, – подхватил Вик, – говорили: до свадьбы заживет. Я бы не отказался. Но лучше бы пораньше.

Он улыбнулся, и я подумала, что есть в нем что-то такое, от чего даже его самые дурацкие шутки не бесят. А если и злишься, то совсем не долго. Ладно, неважно. Я приехала сюда, чтобы найти Рихтера, потому что я его люблю. Или любила. Вот найду – и проверю.

– Ты собираешься тут торчать две недели? – вдруг спросил Вик странным тоном.

– А у меня есть выбор? – удивилась я.

– А если бы был?

– Если бы был, я бы сейчас же отсюда убежала.

– За Рихтером?

– Я сюда пришла за Рихтером. Было б странно на этом остановиться.

Вик кивнул и сел на кровати, скрестив ноги по-турецки.

– А Рихтер – это фамилия?

– Рихтер – это прозвище. С детства еще.

– Он пианист?

– Учился. Потом бросил.

– Почему? Надоело?

– Сломал руку. Вернее, ему сломали руку.

– Нарочно?

Вик напрягся, как будто готовился к прыжку. Как будто это ему сейчас собирались ломать руку.

– Да. Это было в школе. Он открывал дверь, а кто-то ударил по ней с другой стороны. Пальцы защемило. Ну и все. Пока вытащили, они уже распухли и кости сместились. Потом делали операцию. Не одну. Но ничего уже не получалось. В смысле, с музыкой. То есть, играть он мог, но так – для себя. А ему не нужно было для себя.

– Давно это было? – спросил Вик.

– Давно. Мы познакомились позже.

– Но он так и остался Рихтером?

– Так и остался. Да кто его спрашивал? Все привыкли же.

– А он?

– Наверное, тоже привык.

– Наверное?

– Ну раз не возражал.

Вик потер подбородок.

– Я вот, знаешь, чего не могу понять? Ты же говоришь, что его любила. Да? А это прозвище – вряд ли оно ему не причиняло боли. Остальные – ладно. Но ты-то почему его звала Рихтером?