Шесть серых гусей

— Поверь, меня тревожит твое состояние: непонятно, в каком веке ты живешь! — воскликнул Пол с насмешкой. — Подумать только, я простудился, пока мы стояли и непонятно чего ждали у этой чертовой развалюхи… И все кончилось тем, что меня обругал офицер-техасец и я оказался ночью на улице с набитым соломой страусом в руках! Послушай, Ларри, мне кажется, ты думаешь не о своей и не о моей службе, а о чем-то другом. А тебе стоило бы прежде всего думать о нашей договоренности и о том, как мы можем помочь друг другу…

— Так я именно это и делаю; скажешь, нет? И доказательство тому то, что я хотел передать тебе фотографию прежде, чем идти в порт и заняться собственными делами!

— Ларри, согласись, ты теряешь много времени, занимаясь этим домом, населенным призраками людей, имена которых ничего не говорят никому, кроме тебя. Всем наплевать на то, кем была мать младенца, родившегося и умершего в Неаполе сто лет назад…

— Сто двадцать пять, — уточнил Ларри. — Но почему ты на меня так набросился?

— Я не набросился на тебя, — возразил Пол.

— Нет, набросился, — возмущенно сказал Ларри. — И позволь тебе напомнить, что мои личные исследования, касающиеся Шелли, не мешают моей службе в разведке и что работа от этого только выигрывает, что я делаю ее лучше всех, лучше, чем некоторые, во всяком случае.

— Это ты нападаешь на меня! — воскликнул Пол.

— Я рискую, я получаю результаты, — продолжал Ларри. — Я не боюсь ходить в город, знаю его вдоль и поперек, его катакомбы, его недра, его грязные переулки, куда ты никогда не заходишь или заходишь, зажимая нос! Но, в отличие от тебя, я люблю этот город, даже его вонь, страдания и драмы, и не забудь, — добавил он, понижая голос, — что именно мой интерес к дому Шелли помог нам найти осведомителя, которого ты только что так расхваливал.

Разговор шел на повышенных тонах. Встревоженный сержант приоткрыл дверь и просунул голову в кабинет. Пол дал ему знак убраться и, внезапно потеряв терпение, повернулся к Ларри.

— Послушай, старина, — сердито закричал он, — раз ты так пристаешь ко мне, я скажу тебе кое-что, что тебе не понравится, но у меня уже голова болит от твоего Шелли.

— Ты говоришь о нем как о ком-то, кто тебе внушает отвращение!

— Так и есть. Мне кажется, ты очарован, заколдован, что ты болезненно зациклился на нем, что ты страдаешь неким подобием раздвоения личности, что заставляет тебя скакать из века в век! Да, я сыт по горло твоим непоследовательным поэтом, которым ты потчуешь меня вот уже целую неделю! Ты все время твердишь о нем, об окружавших его психопатках, ненавидевших, терзавших и ревновавших друг друга, непонятно как рожавших, постоянно беременных и скрывавших это друг от друга! Все очень просто: с тех пор как мы встретились, я не знаю, в каком веке живу — в девятнадцатом или двадцатом! Мне надоели лихорадочные перемещения этого псевдовизионера, его нервические и перевозбужденные полуженщины-полудевочки, новорожденные, обреченные на жизнь со случайными людьми и преждевременную смерть. Мне противны те крайности, которые он позволял себе в этих мрачных домах, его непотребная челядь и похотливые гувернантки. Мне глубоко наплевать на то, кто зачал этого несчастного младенца, хоть Мэри, хоть Клер, хоть Элиза, последняя кандидатка на эту роль! Разве можно интересоваться чем-то таким далеким и бесполезным в то время, когда вот-вот начнется решающее сражение, где тысячи солдат погибнут в горах, которые загораживают нам дорогу на Рим, в тех самых местах, где твой поэт раскатывал в экипаже, предлагая нюхательные соли своим нимфоманкам! Не говори мне больше об этом ипохондрическом денди! Я никогда больше не прочту ни строчки Шелли. К тому же, признаюсь тебе, мне больше нравится Байрон. Или Ките. Или даже Вордсворт.

Пол внезапно умолк. Последний раз Ларри видел его таким раскрасневшимся в тот день, когда мисс Хаверкрофт обвинила его в краже счетчика с батареи в их квартире.

— Мне надо было выговориться, — пробормотал он, словно прося прощения.

Ларри, не выдержав, встал, кипя от возмущения.

— Вордсворт, — воскликнул он дрожащим голосом. — Почему не Теннисон! Ипохондрический денди! Надо же так его не понимать!

Он прошелся по кабинету, словно пытаясь унять свой гнев. Подойдя к окну, обернулся.

— Ладно, Пол. — Ларри старался говорить как можно спокойнее. — Мне казалось, я смог объяснить тебе, что мне очень важно точно знать все это, чтобы привнести нечто новое в понимание того, как прошли последние годы жизни одного из самых великих наших поэтов… Для меня это также было выражением внутреннего протеста против тех глупостей, которыми я вынужден заниматься по службе. Судя по всему, ты ничего не понял, и я считаю, что наши пути снова расходятся. Мы прекрасно обходились друг без друга в течение семи лет, и я думаю, что так будет и дальше.

Он направился к двери и выскочил на лестницу. После минутного оцепенения Пол бросился следом за ним, догнал и под ошеломленным взглядом дневального схватил за рукав и попытался удержать.