Шестая жена короля Генриха VIII

— Она живет потому, что архиепископ Кранмер не желает ее смерти, — сказал Дуглас, пожимая плечами.

Король разразился коротким, неприятным смехом.

— Ах, вот что? Кранмер не желает смерти Марии Аскью? — язвительно сказал он. — Он не желает, чтобы была наказана эта девушка, так ужасно согрешившая против своего короля и Бога?

— Да, она очень виновна, и тем не менее прошло уже два года после ее преступного деяния. И это время использовано ею на то, чтобы кощунствовать над Богом и смеяться над королем, — заметил Гардинер.

— Ах, — сказал Генрих, — мы все еще надеялись вернуть на путь сознания и раскаяния это юное, заблудшее существо. Мы хотели показать нашему народу блестящий пример того, как мы охотно прощаем и снова делаем причастным нашей королевской милости всякого, кто раскается и отвернется от ереси. С этой целью, ваше высокопреосвященство, мы поручили вам силой вашей молитвы и убеждений вырвать бедное дитя из когтей дьявола, держащего ее в своей власти.

— Но Мария не поддается никакому влиянию, — с озлоблением сказал Гардинер. — Напрасно я рисовал ей муки ада, ожидающие ее, если она не вернется к истинной вере; напрасно я подвергал ее различным испытаниям и наказаниям; напрасно я приводил некоторых других раскаявшихся в ее тюрьму, заставляя их день и ночь молиться у нее. Мария остается непоколебимой, твердой как камень, и это человеческое сердце не могут смягчить ни страх пред наказанием, ни обещания свободы и счастья.

— Есть еще одно средство, которое не испробовано, — заметил Райотчесли, — средство, действующее сильнее всех исповедников, сильнее самых одушевленных речей и жарких молитв, средство, благодаря которому я вернул к Богу и истинной вере самых закоренелых еретиков.

— Что же это такое? — спросил король.

— Пытка, ваше величество!

— Ах, пытка! — повторил Генрих с невольным содроганием.

— Все средства хороши, когда они ведут к священной цели, — сказал Гардинер, набожно сложив руки.

— Надо лечить душу, истязуя тело! — воскликнул Райотчесли.

— Надо доказать народу, — сказал Дуглас, — что высокая мудрость короля не щадит даже тех, кто пользуется покровительством влиятельных и могущественных лиц. Народ ропщет, что на этот раз правосудие не совершается, потому что архиепископ Кранмер защищает Марию Аскью, а королева — ее друг.

— Королева никогда не может быть другом преступницы, — резко возразил король.

— Быть может, она не считает Марию Аскью преступницей, — заметил граф Дуглас с тихой усмешкой. — Ведь всем известно, что королева Екатерина очень сочувствует реформации, и народ, не дерзающий называть ее еретичкой, называет ее «протестанткой».

— Итак, действительно думают, что Екатерина покровительствует Марии Аскью и защищает ее от костра? — в раздумье спросил король.

— Да, так думают, ваше величество.

— Так пусть все увидят свое заблуждение и узнают, что Генрих Восьмой вполне заслуживает быть защитником веры и главой своей церкви, — воскликнул король с воспламенившимся взором. — Когда же я выказывал снисходительность и слабость пред наказаниями, чтобы могла явиться мысль о моей склонности к прощению и милосердию? Разве я не заставил взойти на эшафот даже Томаса Моруса и Кромвеля — двух знаменитых и в известном отношении благородных и великодушных людей — только за то, что они осмелились противиться моей власти и не принять моего учения? Разве я не послал на эшафот двух моих королев — двух прекрасных молодых женщин, любовь к которым еще наполняла мое сердце, даже когда я подверг их наказанию, — только за то, что они вызвали мой гнев? После таких блестящих примеров нашего карающего правосудия кто осмелится еще обвинять нас в снисходительности?

— Но в то время, ваше величество, — заметил Дуглас своим мягким, вкрадчивым голосом, — около вас не было еще королевы, признающей еретиков за истинно верующих и удостаивающей своей дружбы государственных изменников.

Король сдвинул брови, и его гневный взор остановился на приветливом и покорном лице графа.

— Вы знаете, я ненавижу эти скрытые нападки, — сказал он.— Если вы можете обвинить королеву в преступлении, говорите открыто. Если же вы этого не можете, то лучше молчите!

— Королева — благородная и высокодобродетельная особа, — сказал граф Дуглас. — Только иногда она подпадает влиянию своего великодушного сердца. Впрочем, быть может, королева с согласия вашего величества поддерживает переписку с Марией Аскью?

— Что вы говорите? Моя супруга ведет переписку с Марией Аскью? — крикнул Генрих громовым голосом. — Это — ложь, бесстыдная ложь, которую придумали, чтобы погубить королеву, так как всем хорошо известно, что я, много раз обманутый, наконец надеялся найти в этой женщине существо, которому я мог бы доверять. И теперь хотят лишить меня этого, отнять у меня и эту последнюю надежду; хотят, чтобы мое сердце совсем окаменело и чтобы в нем не могло найти уголка чувство сострадания. Ах, Дуглас, Дуглас, берегитесь моего гнева, если вы не сможете доказать то, что говорите!

— Ваше величество, я могу доказать это. Вчера еще леди Джейн передала ее величеству письмецо от Марии Аскью.