Шестиклассники

— Угу. — А пройдя несколько шагов, добавил: — Была уже.

Вот здорово! И об этом молчал!

— Когда?

— Дней пять, полвечера просидела. С отцом да с матерью.

— А ты?

— Ну и я.

— Ругала?

— Нет. — Лядов усмехнулся. — Изучала.

Лёня подумал.

— Теперь ругать придет. Лядов опять кивнул:

— Угу.

Будто речь не про него! Лёня переменил тему.

— Слушай, Андрюшка! А если Сизый не нашел дорогу?

— Что поделаешь…

— А то и поделаешь! — заспорил Лёня. — Не на­до брать было!

— Не тарахти!

Вот и весь разговор! После этого до самого лядовского дома Лёня тоже молчал.

«Дом» у Лядова — одно название: прилепилась в глубине двора к двухэтажному корпусу белёная ма­занка-развалюшка с прогнившей крышей и скособо­чившимися оконцами. На крышу ведёт шаткая лесенка, и через щелистую дверцу на крыше можно попасть в Андрюшкино царство — на голубятню, где в полумраке на насесте перебирают пёрышки и вор­куют двенадцать голубочков — самых разных: и снежно-белых и рыжеватых. Места здесь мало, по­вернуться негде, не то что у Стаса на чердаке, где можно хоть два класса поселить. И всё здесь какое-то ветхое, тёмное, гнилое — поскрипывает, качается, ветром продувается.

Лёне не нравится долго задерживаться на голу­бятне. Он и сейчас поскорее выбрался на крышу, на маленькую площадку у лесенки. Стоя на этой пло­щадке, Лядов и гоняет голубей шестом.

Сверху хорошо видны крыши соседних маленьких домиков, квадратные чистенькие дворы, даже кусочек тихой улочки с засыхающей травой по краям дороги. И небо, чистое, глубокое, кажется отсюда ещё более просторным.

Гулко захлопали, взлетая в чистую синеву, выпу­скаемые Лядовым голуби. Среди них не было Сизого, но он и не мог попасть в закрытую голубятню. Лядов нарочно поднимал сейчас всю стаю в воздух, чтобы умные птицы разыскали и привлекли затерявшегося товарища.

Запрокинув голову, Лёня следил, как плавно кру­жится над ним дружная голубиная семья. Голуби вздымались всё выше и выше и вдруг, будто отметён­ные невидимой струей в вышине, стремительно поле­тели в сторону.

— Мирово! — обрадовался Лядов, тоже задирая голову и всё ещё не выпуская из рук шеста.

В этот миг снизу раздался мужской окрик:

— Андрюха, щенок! Опять там! Слазь немедля! Во дворе стоял Андрюшкин отец — лохматый и хмурый, грязный, в чёрной рубахе навыпуск. Он грозил сыну кулаком и пошатывался, нетвёрдо пере­ступая ногами, обутыми в старые подшитые валенки.

— Слазь, говорю, а не то!..

Он сделал шаг, направляясь к лесенке, но спо­ткнулся и чуть не упал, смешно взмахнув рукой, словно подгребая под себя воздух.

Лядов поспешно сунул Лёне шест.

— Ещё сюда поле­зет! Один раз всю кле­тушку разнёс. Сейчас, сейчас! — закричал он и, чтобы не попасть прямо в руки отца, уже стоящего у лесенки, сполз на землю сбоку по заборчику и скрыл­ся в двери. Отец, что-то бормоча, направил­ся следом.

Лёня уже знал, что у Лядова такой отец — пьяница и скандалист. Когда позавчера Анд­рюшка впервые привёл к себе Лёню и на ми­нутку они вместе во­шли внутрь избёнки, Лёня поразился, до че­го бедно Лядовы жи­вут — голый стол, ста­рые табуретки, вместо буфета какой-то ничем не покрытый ящик с кривыми дверцами. Андрюшкина мать, худая, бледная жен­щина в залатанной кофте, стояла у плиты, а в углу, прямо поверх синего ворсистого оде­яла, в сапогах и в рва­ной телогрейке лежал Андрюшкин отец. Он мутными глазами по­смотрел на вошедших, промычал что-то непонятное и со всего размаха ударил кулаком по кро­вати.

— Показывай отметки, щенок! — Заскрипев кро­ватью, он тяжело сел, спустив ноги на пол и уткнув­шись взглядом перед собой. — Показывай, проверять буду! Показывай, как она велела!

Только сейчас, вспоминая об этом, Лёня понял, что Андрюшкин отец взялся следить за учёбой сына именно после посещения их семьи Таисией Николаев­ной. Наверное, и сейчас он прогнал Андрюшку, чтобы тот поменьше болтался на крыше с голубями, а лучше больше сидел над учебниками!

Но разве так заставишь? Сам не работает, пропил всё — надеть нечего, и в доме хоть шаром покати, а к Андрюшке пристаёт, требует, чтоб хорошо вёл себя, и даже дерётся. Лядов сказал, что отец пускает в ход кулаки и бьёт чем попало, побил всю посуду, теперь стеклянную и не держат.

Вот почему Лёня и хотел скрыть сегодня на бо­танике Андрюшкину вину: ну, поругала бы Лёню мать — так или иначе придётся за всё расплачи­ваться,— переживёт как-нибудь! А когда бьют, это со­всем другое.

И Лёне захотелось уберечь Лядова от жестокой отцовской расправы — все-таки Андрюшка неплохой парень: в кино водил уже и без Барина.

Снизу, из дому, донеслись крики и стук, словно упало что-то тяжёлое. Потом хлопнула дверь — кри­ки на секунду усилились и снова сделались глухими.

Заскрипела лесенка. Андрюшкина взъерошенная голова показалась над крышей. Взобравшись на пло­щадку, Андрюшка взял у Лёни шест и стал вгля­дываться в небо. Он был весь красный и тяжело дышал.

— Что? — спросил Лёня.

Лядов не ответил, а замахал вдруг руками, взды­мая шест:

— Ур-ра!

Возвращалась к родному месту голубиная стая, и острые глаза хозяина различили среди птиц знако­мый серый комочек.