Шестое чувство

– А-а… при чем тут Кролик?

– Ни при чем. Так вот… этот Кролик… он ведь не просто так на меня прыгнул. Он, как мы зашли, скорей всего, при сознании был. Все время, что мы там возились. Притворялся, значит. А как достал я у него бумажку с трафаретом да тебе стал показывать – тогда и прыгнул, зайчина позорная. И бил ведь, гад… на поражение! Если бы не… озарение твое.

Я вздохнул.

Политэкономия! Хочу к тебе. Как там поживает без меня структура себестоимости? Не забыт ли опрометчиво коэффициент амортизации основных фондов при начислении стартовой цены товара?

– А что это за «Кооператив трафаретчиков»? – все же решил я поддержать разговор. – «КаТэ»? Откуда ты про него узнал?

Аниськин помрачнел.

Отвернулся даже, всем видом показывая, что не очень-то и желает поддерживать дальше эту неприятную беседу. Ну вот и славненько…

– От дочери.

Я, готовый было резво спрыгнуть со скамейки, с трудом остался в сидячем положении.

– Чего-чего? От дочери? Так ведь она у тебя…

Я получил в ответ такой горький взгляд, что сразу же заткнулся.

Ну да. Кто сказал, что его дочь безмолвствовала до самой смерти? Наверняка раньше обмолвилась…

– У нее этот вензель, ну… трафарет с буквами… вот здесь появился, на водолазке, – он машинально похлопал себя около левой ключицы. – Маленький совсем рисунок, сантиметров пять. Незаметный. Голубой гуашью по синей ткани. Если не присматриваться, даже не видно. А жена заметила. Лиза. Она деликатная очень… была. Тихая. Попросила меня с дочерью поговорить. Ну типа зачем вещи портить и все такое прочее. А Машка… она тогда смеяться начала. «Угадай, – говорит, – что означает!» Я ей: «Крымское телевидение», «Красный текстиль», «Камерное трио»… ерунду всякую, а она еще больше смеется. Устроили, получается, викторину. И как бы между весельем дочка и оговорилась: «А почему не «Кооператив трафаретчиков»? Чем он хуже «Клуба таксистов»?» и снова хохотать… Так я ее и не отругал тогда, как… Лиза просила.

Он помолчал.

– А что значит это… словосочетание? – не выдержал я паузы. – Ведь… нет в природе такого кооператива.

– Наверное, нет, – согласился он. – Я тогда просто на ее слова внимания не обратил. А… через неделю Машка… она… Ее последнее слово в больнице было – «трафарет». Думал, бредит. А про «кооператив» дошло до меня только через год. Когда… пить бросил.

Даже слово «умерла» избегает!

Тот случай, когда время – очень хреновый доктор. Даже представить трудно, каково этому мужику. И… я ведь не чурбан какой бесчувственный – а плевать на эту политэкономию со всей ее себестоимостью!

– Расскажешь о дочери? – попросил я его мягко.

– Расскажу.

И его прорвало. Часа на полтора как минимум.

Кусок его истории я уже описывал – и про Сеньку Прыща, и про борьбу греко-римскую, и про беду, которая одна не ходит. Хотя рассказывал он гораздо больше. И доверительно: о том, что не для всех…

Потом он как-то резко и нескладно оборвал свой рассказ практически на полуслове, закурил и снова замолчал. На этот раз надолго. Я вдруг почувствовал страшную неловкость от происходящего между нами. Он душу передо мной, щеглом, наизнанку вывернул, а я ни слова в ответ. Да и что тут скажешь? Стандартное «сочувствую»? «Мои соболезнования»? Или: «Держись, чувак. С кем не бывает?»

Как же все это… по́шло!

И лживо, хотя я реально и сочувствую ему, и мне действительно очень жаль его дочь. Просто… иногда слова, даже правильные, бывают лишними. И пустыми.

Но что-то сказать, в конце концов, все же надо?

По крайней мере пока не стемнело вокруг. Ведь сидим же и дуемся друг на друга, как два мыша на крупу…

– Слушай, а я это… Я ведь из будущего.

Ни хрена себе разговор поддержал! Сам того не ожидая…

Он медленно повернулся ко мне.

– В смысле?

– В коромысле. Буквально из будущего. Из две тысячи пятнадцатого года.

Что называется, нашел подходящие слова для сочувствия. Ох уж эти мужики!

Он усмехнулся.

– Ну и… чего там? В будущем?

– Люди там. Разные. И голубые и красные. Живут-поживают, добра наживают.

– Это ты мне… байку сейчас рассказываешь? Сказочку?

– Да уж… по-другому и не назовешь. Только не сказка это. Быль что ни на есть самая настоящая.

Он развернулся ко мне уже всем корпусом.

– Постой-постой. Две тысячи пятнадцатый… Это… через тридцать лет, что ли?

– Ну.

– И что, коммунизм построили уже?

Я хмыкнул.

– Боюсь тебя огорчить…

– Значит, нет. Так… А ядерная война была? Или идет уже?

Настало время мне с удивлением на него уставиться.

– А ты что… так сразу мне и поверил?

– А ты врешь?

– Э-э… нет.

– Вот видишь? Значит, правильно, что поверил.

– Ну…

Он ненормальный?

А если бы я сказал, что с Марса прилетел? «А ты не врешь?» – «Ей богу, с Марса!». «Тогда ладно. Приветствую тебя, брат марсианский!» Это наивность или сумасшествие? После всего им пережитого… я бы даже и не удивился, если б дядька тронулся головой.

– А как там милиция? – продолжал он пытать меня на полном серьезе. – С преступностью как?

– С преступностью хорошо. С милицией… плохо.

– Как это?

На языке вертелась история про «ка́ком кверху», но сегодня я ему уже ее рассказывал. Поэтому сказал просто: