Шестой этаж

И все-таки все занимающиеся в газете освещением съезда в зачумленном состоянии, я неделю почти не спал — днем на съезде, потом до глубокой ночи, а пару раз, когда газета сильно опаздывала, и до утра в редакции. В одну из та­ких бессонных ночей произошло в редакции смешное происшествие, которое, впрочем, в тот момент смешным не казалось...

Перед съездом Смирнов собрал нашу бригаду и секретариат: что можно сделать, чтобы съездовские материалы не выглядели на полосе уныло. Но чем и как оживить стенографический отчет, что тут придумаешь? Предложили предва­рять отчет за день кратким редакционным дневником, написанным по возможно­сти живо, не казенно. Предложение было принято. Дневники сочиняли и печата­ли, но очень уж живыми они не были, на слишком много церквей в них полага­лось в обязательном порядке перекреститься. Но первый дневник Бондарев на­писал вполне кудряво: «Ночью шел майский дождь, к полудню небо над Моск­вой посветлело, стало тихо, тепло, и везде — на каменных площадях Кремля, на куполах соборов, на сочной листве лип, на цветущих яблонях — мягкий блеск солнца. От подсыхающего асфальта, от влажных крыш подымался весенний па­рок. По оживленным возгласам на всех языках, раздающихся в светлых коридо­рах Большого Кремлевского дворца, в вестибюле, на просторных лестницах, по улыбкам, по взглядам — чувствуется волнение, ожидание серьезного и глубокого разговора о путях нашей литературы». И так далее в том же духе...

Предложили давать заголовки к каждой речи. Это было принято, и мы по­том изощрялись: речь Валентина Катаева назвали «Перо Жар-птицы», Эдуардаса Межелайтиса — «Лучшая традиция — поиск», Федора Панферова — «Это нам по плечу!» И так далее в том же роде... Эсэс предложил давать фотографии каждо­го выступившего на съезде. Ему это казалось хорошим украшением полосы, и от­делу оформления, нашим фотографам было дано задание, кроме традиционных групповых снимков в кулуарах и панорамы президиума и зала, изготовить фото­графии всех ораторов. Дело нехитрое, но именно тут мы споткнулись...

Когда в двенадцатом часу ночи принесли контрольную полосу, я обнару­жил, что вместо фотографии Афанасия Салынского над его выступлением завер­стан портрет Андрея Малышко. Сотрудник отдела оформления сначала попытал­ся нас убедить, что это и есть Салынский. Посрамленный в ходе короткой, но сра­зу же достигшей высокого накала дискуссии, он отправился искать снимок Салын­ского. Пропадал довольно долго и явился с десятком фотографий, среди которых, однако, снимка Салынского не было. «Это все, смотрите! — сказал он тоном че­ловека, который выполнил задание на двести процентов, и очень удивился нашей реакции.— Как Салынского нет? А может, он не выступал. иначе мы бы его сня­ли?» Утверждение было, мягко говоря. глупое, но бедняга растерялся и не знал, как выпутываться из создавшегося положения.

Что тут сделалось с Эсэсом, трудно себе представить. Никогда ни до, ни пос­ле этого я не видел его в такой ярости. Пообещав, как только кончится съезд, разобраться с разгильдяями, он потребовал к себе заведующего отделом. Выяс­нилось, что того в редакции нет, смылся то ли домой, то ли в какую-то веселую компанию, хотя во время таких авралов до подписания номера полагалось бытт на месте. «Вызвать!» — рявкнул Эсэс. Пока отыскивали заведующего, посылали за ним машину, мы в библиотеке посмотрели книги Салынского, нет ли там его фотографии, которую можно переснять. К сожалению, ничего подходящего не нашли. А время близится к двум часам. Наконец, появляется испуганный заве­дующий отделом. Эсэс — ему: «Я вашим отделом займусь после съезда. А сейчас я звоню Салынскому — вы поедете его фотографировать». Поднятый с постели Салынский спросонья никак не может понять, что он него хотят, потом, сообра­зив, говорит: «Не надо фотографа, у меня есть фотография, посылайте шофе­ра...»

Привозят от Салынского фотографию. Незадолго до этого издательство при­обрело за валюту какую-то высокого класса западногерманскую машину для из­готовления клише, так что через несколько минут оно будет готово. Но тут взры­вается еще одна мина: мастера, работающего на этой машине, отпустили в Ря­зань и вечером он туда укатил, завтра у него суд — он разводится с женой. Кто- то в отчаянии предлагает убрать из номера все фотографии. Эсэс испепеляет его взглядом: «Без фотографий номер не выйдет!» Начинают обзванивать типогра­фии, нельзя ли где-нибудь сделать клише. Но куда там, все газеты уже или на­печатаны, или печатаются, никого не отыщешь. И вдруг Леонид Чернецкий, за­меститель ответственного секретаря, недавно начавший работать у нас, выясняет, что на прежней его работе спит мертвецки пьяный мастер, который изготовляет клише. Туда немедленно отправляется экспедиция, возглавляемая Чернецким. С трудом — нашатырь, голову под кран — приводят в себя этого мастера. И на­конец привозят клише. Вот такая цепь происшествий, словно придуманная для комедии. Номер мы подписываем в шестом часу утра. Разъезжаемся по домам, к десяти надо быть в Кремле на съезде...