Шёпот сумеречной феи

Великан-людоед народ замучил? Одной девицы в месяц мало, подавай, обжоре, дюжину? Защити, Дхара? Пожалуйста! В Аидово царство великана. Мелкий бес покоя не даёт? Где наш Дхара-избавитель? Да здесь. А из беса вашего уж и дух вон. Волки овец таскать повадились? Просим, Дхара, помощи, слёзно просим... Да ни к чему слёзы. Волки - они не великаны, не бесы, звери неразумные. В одного всё-таки пришлось стрелу выпустить, хотя и жалко животину. А другие сами разбежались.

Любили моего Дхару за подвиги, за добрые дела. Ну, и мне, понятное дело, перепадало.

Эх, были времена... Скучаю по ним. И по нему скучаю, по аватаре моей.

А ведь он-то всё и испортил. Любому дураку известно: хороша человеческая жизнь в человеческом мире, да не вечна. И даже богу не под силу слишком долго человеку силу да молодость сохранять. Собирался я бессмертие даровать Дхаре, забрать к себе в Небесную, пока не поздно, пока злыдня-старость его не коснулась. Сделался бы он полубогом, навсегда бы молодым, стройным да ясноглазым остался. А в памяти людской героем великим. Ну, а там, глядишь, и новую аватару себе сотворю.

Собирался-собирался, и прособирался. Одно слово: неудачник. Горе-бог.

Проглядел я моего Дхару. Велика над аватарой божеская власть, да не безгранична. Вот и проявил он свою волю. Распорядился жизнью, как вздумалось.

Давний наш с ним недруг по прозвищу Серебряный Шакал, земной сын морского владыки Варуны (не в отца пошёл, совсем дрянь характерец) устроил подлость. Знал, поганец, величие души Дхариной...

Выходит, что лучше меня, дурня, знал.

Изловил в лесу крестьянского мальчишку - того родители за дровами послали. Подкараулил Дхару и выскакивает поперёк дороги. Пацанёнка одной рукой держит крепко, а в другой руке - нож.

- Ну что, - говорит, - герой, да? Только дёрнись: прирежу дитёнка, как пить дать прирежу. Дхара ему: чего за спасение мальчишки хочешь? А Шакал: да так, мол, мелочь, жизнь твою. Жизнь? - Дхара спрашивает. - Ладно, бери мою жизнь. Шакалу только того и надо. Отпустил дитё. Тут бы Шакала, выродка водянистого, и прижать. А Дхара - нет. Честный, что ты будешь делать. Провалиться бы этой его честности в китайский ад Диюй, в самый распоследний зал. Рассчитал Шакал, что Дхары слово - железо. Стоит он, аватара моя, с места не сходит, защищаться не думает.

Жизнь? Бери жизнь. Бери - во спасение отдаю.

Вот тут-то я и спохватился, изо всех сил до него докричаться пытаюсь: опомнись, дурак! Чего над собой творишь?!

Не слышит. Или нет: не слушает. Проявил свою волю, человеческую.

Эх, Дхара-Дхара...

Не то мне боль, что меч сквозь грудь его, сквозь мою, прошёл, не то даже, что меч не достойного врага, а такой вот дряни, да без боя. А то боль, что уходит от меня жизнь его, уходит... Словно себя самого теряю. Нет, хуже - душу свою... его душу. Человеческую.

Понял я,

что так и не узнал его, не разгадал до конца. Я, бессмертный, перед ним себя ничтожным почувствовал. Местом пустым.

Как он её отдал, свою жизнь, одну-единственную... С улыбкой. Как дар. Не Шакалу, конечно. Миру. Бери, мир. Живи.

А я как был бог ничего, так и остался. Окажись на его месте, не смог бы великодушно поступить. Нет, не смог бы. А он вот смог. Такой он был, Дхара.

Остался я опять один-одинёшенек. Но больше ни одной аватары себе не создал. Из страха. Новой потери боялся. Дивился на собратьев-богов: и как они этих аватар десятками творят? Может, удачнее у них всё... Не знаю.

А теперь времена такие - и старших-то богов мало кто помнит, а уж почитать подавно не думают. Оно бы злорадствовать, да злорадство выходит равнодушное. Не те времена: боги не те, а люди - кто их знает...

Прибыльное дело

Сидя в вагоне метро, Филип Катрэлл пытался найти лазейку для своего взгляда. Свободный уголок, в который можно уставиться, не задевая никого. Да, именно - не задевая. Сильнее толчеи в общественном транспорте раздражает только одно: когда обнаруживаешь, что какой-нибудь тип на тебя пялится. Сам Катрэлл всегда старался смотреть в пустой участок пространства. Но утром, когда вагон набит до предела, это не так-то просто.

Сегодня Филипу "повезло" занять место между необъятных габаритов тёткой со здоровенной хозяйственной сумкой на коленях и парнем в тренировочных штанах. Сумка под угрожающим углом накренилась в его, Катрэлла, сторону. А "тренировочный" парень почему-то считал, что на сидении в метро следует развалиться как у себя дома на диване. В довершении всего этого рядом стоял мальчишка лет восемнадцати, одной рукой держащий открытую толстую книгу. Наверняка студент, использует последнюю возможность не провалить экзамен. Другие пассажиры теснили мальчишку так, что он буквально нависал над Катрэллом. И, поглощённый чтением, то и дело пробовал поудобнее примостить свой фолиант, выбрав в качестве подпорки голову Филипа.